Был вечер так тих, и волны наполнены грустью.
Играл где-то вальс, и светила большая луна.
А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто,
Сидела мадам и скучала в беседке одна.
А наш маравихер - красавец фартового вида,
Как раз в этот час любовался прибрежной волной.
Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды, подумал:
«Она этот вечер пробудет со мной».
В беседку зашёл и просил по-французски пардона,
Сгодилось вору, что в Париже шмонал косяки.
И сердце её колокольным наполнилось звоном,
Что, если б ушёл он, она б умерла от тоски.
Она же плыла и всё нюхала белую розу,
На море глядя через модный голландский лорнет.
И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу,
(Ему бы в театре читать за Шекспира сонет):
«Мы с Вами пойдём до заката, что на горизонте,
Оттуда плывут серебряные облака.
Жемчужным дождём вдруг прольются на шёлковый зонтик,
Который сжимает нежная с перстнем рука».
И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей
Вдали пароход загудел, как заваленный мент.
Она говорила, а он её вовсе не слышал.
Но знал, что зовёт на чаёк - это клюнул клиент.
Зовёт и молит: «Проводите до дома, мне плохо,
Кружит голова, и ветер холодный не стих».
А хипа на кон, на хамлежку - такая пройдоха,
Но вор её пас, он крутил на Твери не таких.
У входа в отель на цырлах швейцар и прислуга.
Никто не видал в Одессе красавцев, как он.
И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу:
«Красивый, богатый, он умница - просто шармон».
Зашли в номера, и раскладка на высшую пробу;
Одною рукой он шмонал её пухлый скидняк,
Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу,
Так пальцы играли, что аж Паганини - слабак.
В окне лунный свет, на кровати медамка приплыла.
В ракитном кусту кузнечик на скрипке играл.
И губы её шептали в бреду: «Милый, милый!, -
А милый уже на малине понты прошибал.
Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом.
На очной её просили вора опознать.
Он думал - кранты: по этапу, на нары по новой.
Спалили волки, снова мне о свободе мечтать.
Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье.
Она, как вошла, так без чувства прижалась к стене.
Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье,
Легавым сказал: «Расколюсь! Только, чтоб не при ней».
Она же в ответ обняла его сильную шею,
Припала к груди, прошептала: «Айме, шермон.
Мерси, за заботу, поймали, но я сожалею:
Увы, господа, но тот вор - это вовсе не он». The evening was so quiet and the waves were filled with sadness.
He was playing a waltz somewhere, and a big moon was shining.
And on the shore, where it is quiet, deserted and empty,
Madame sat and was bored in the gazebo alone.
And our maraviher is a handsome lucky man,
Just at that hour I was admiring the coastal wave.
Seeing her necklace, ring and outfits, I thought:
"She will be with me this evening."
I went into the gazebo and asked in French, sorry,
It was good for the thief that there were shoals in Paris.
And her heart was filled with a bell ringing,
What if he left, she would die of melancholy.
She swam and smelled the white rose,
Looking out to the sea through the trendy Dutch lorgnette.
And he told her, like a poet who writes prose,
(He should read a sonnet for Shakespeare in the theater):
“We will go with you until sunset on the horizon,
Silver clouds float from there.
Pearl rain will suddenly fall on a silk umbrella
Which is gripped by a gentle hand with a ring. "
And it started to rain, but it's dry in the gazebo under the roof
In the distance, the steamer hummed like a flooded cop.
She spoke, but he did not hear her at all.
But he knew that he was calling for a tea - it was pecked by the client.
Calls and begs: "Show me home, I feel bad,
The head is spinning, and the cold wind is not abated ”.
And hip on the line, on the hamely - such a rascal,
But the thief passed her, he turned not like that in Tver.
There is a doorman and a servant at the entrance to the hotel.
Nobody has seen handsome men like him in Odessa.
And the ladies in the foyer whispered in each other's ear:
"Handsome, rich, he is smart - just a charm."
We went into the rooms, and the layout was of the highest standard;
With one hand he spanked her plump skip,
With the other hand he took off the gold, by God,
So the fingers played that already Paganini was a weakling.
There is moonlight in the window, on the bed the medal has sailed.
In a bush bush a grasshopper played a violin.
And her lips whispered in delirium: "Darling, darling! -
And the dear already on the raspberry show-off broke through.
About a year passed, and a thief was burnt near Rostov.
In full-time, they asked her to identify the thief.
He thought they were crazy: on stage, on the bunk again.
Wolves burned, again I dream about freedom.
The scribe was sitting and kalyakal, bastard, inquest.
She, as she entered, so without feeling pressed against the wall.
He rushed to her, raised her in his arms, as on that date,
The cop said: “I will split! Just not to be with her. "
She hugged his strong neck in response,
She clung to her chest, whispered: “Ayme, shermon.
Mercy got caught for taking care, but I'm sorry:
Alas, gentlemen, but that thief is not him at all. " Смотрите также: | |
