Одинокая птица над полем кружит
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи
Не части меня волком стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня как я жил.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал.
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Я в кромешной ночи, как в трясине тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови хлебнул.
До чужой лишь потом докатился черед.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного – умереть до прыжка,
Не услышав, как хрустнет хребет у врага.
Не бывает на свете тропы без конца.
И следов, что навеки ушли в темноту.
И еще не бывает чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Вот бы где-нибудь в доме горел огонек.
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке.
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно хранил, и стерег, и берег –
Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне…
… Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.
