Русла рек на ладонях наполнятся таинством старости.
И не смоешь водой, не отнимешь усталости. Стало быть,
Вязким шагом вперед, ноги высвобождая из золота,
Мимо синих пустых лежаков, раздевалок и зонтиков.
Было ново смотреть: эта женщина кольцами колется,
Рвется песня ее, будто в бой неспокойная конница.
Было модно шатать равновесие свойскими войнами.
Наглотались немало, остыли. Но в общем мы вольные.
Не берись, говорили, - сгоришь. Но чужое не жжет меня.
И она прорастала цветами жестокими, желтыми.
Языком обнаглевшим любовь увлеченная щелкает.
Сок на пальцах и пыль. Не смывается черное щелоком.
Очень сухо живем. Если тронут, рассыплемся. Сильные
Наши матери взор небесами насытили синими.
В приближении кожа – сплетенье оврагов и вымоин.
В долгом ящике комнаты спят фотографии. Выну их,
Буду год потрошить и раскладывать заново картами -
Фестивальные, серые, злые, вокзальные, карие.
Разве прячут глаза в волосах ивы русые? Полноте,
Наши пляжи пустынны. Но все-таки русла рек полнятся.
Riverbeds on the palms full of mystery old age.
And can not be washed with water, will not take away the fatigue. Therefore,
Viscous step forward, releasing the foot of gold,
By blue empty sunbeds, umbrellas and changing rooms.
Was a new look: the woman pricked rings,
Breaks her song, as if in battle restless cavalry.
It was fashionable to sway the balance in my own way wars.
Swallowed a lot, cool. But in general we are voluntary.
Do not touch, they said - burn. But someone else does not burn me.
And she germinate flowers cruel yellow.
Language insolent love entrained clicks.
Juice on her fingers and dust. Do not flush the black liquor.
Very dry live. If touched, sift. Strong
Our mother's eyes blue skies saturated.
In the approximation of leather lace - made of gullies and washouts.
In the closet of the room sleeping pictures. Pull out them,
I will eviscerate year and re-lay the cards -
Festival, gray, evil, station, brown.
Is hiding eyes brown hair willow? Completeness,
Our beaches are deserted. Still, the riverbeds are filled.
