Май. Почти четыре часа утра. Двадцать шестое.
В Питере разведены мосты, а у меня - мысли.
На смятой постели, в плену у моральных устоев,
Курю. Думаю. И понимаю, что, кажется, я зависла.
Утро мне отзывается холодом и щемящей тоскою.
Я подставляю руки под этот грызущий отзыв.
И, в оглушающей тишине, спорю сама с собою,
На грани поэзии, сумасшествия и переломанной прозы.
Я думала, лягу спать, закрою глаза, обняв подушку.
Куда там, если даже город мой никогда не спит.
Я лишь опустила веки, и снова, на всю катушку,
Включилось то, что во мне под утро лишь говорит.
Всё молчание выливается в строки и пляшет в пальцах.
Май. Почти четыре часа утра. Двадцать шестое.
Десять дней назад, с синдромом романтика и скитальца,
Я лишилась крепости, но обрела нечто совсем другое.
May. Almost four in the morning. Twenty sixth.
There are bridges in St. Petersburg, but I have thoughts.
On a crumpled bed, a prisoner of morality
I smoke. I think. And I understand that I seem to be frozen.
Morning responds to me with cold and aching anguish.
I put my hands to this gnawing review.
And, in deafening silence, I argue with myself,
On the verge of poetry, madness and fractured prose.
I thought I would go to bed, close my eyes, hugging my pillow.
Where there, even if my city never sleeps.
I just dropped my eyelids, and again, to the fullest,
That which only speaks in me in the morning came on.
All silence is poured into lines and dances in the fingers.
May. Almost four in the morning. Twenty sixth.
Ten days ago, with romance and wanderer syndrome
I lost my fortress, but I gained something completely different.
