Цвело узорами стекло в окне темно-сиреневом.
Тепло молчание текло, как свет зрачка оленьего.
И лес баюкала зима и снегом заносимая была невыносимою
Печаль в стекляшках рек, как будто целый век шел снег.
Припев:
Дым печной там хандрой, а не детством пахнет,
Сон течет, полночь бьет, век вот-вот пройдет.
И мальчик видел странный сон о жизни неизведанной,
Церквей берлинских тихий звон и чай послеобеденный,
И века прошлого конец и в освещенном здании все дышит ожиданием,
И скоро рождество и ждут только его, его.
Припев
И вот на Розенхаймер пять остановились лошади,
И пар над ними стал витать и уплывал по площади,
И над прохожими людьми и дальше по Германии в своем непонимании
Значения границ для некоторых лиц и птиц.
Припев
Сквозь двери с матовым стеклом размытые видения,
Людей, сидящих за столом и новой книги чтение,
И неуклюжий перевод профессора словесности о вологодской местности,
О лесе и пеньке, о северной реке _ Оке.
The glass in the window was dark purple.
The heat of silence flowed like the light of a deer’s pupil.
And the winter cradled the forest and the snow drifted was unbearable
Sadness in the glass of rivers, as if it had been snowing for a century.
Chorus:
The smoke of the stove there is a spleen, and not childhood smells,
Sleep is flowing, midnight is beating, century is about to pass.
And the boy had a strange dream about an unknown life
Berlin churches quiet ringing and afternoon tea,
And the centuries of the past and the end of the lit building breathes with anticipation,
And soon Christmas and wait only for him, him.
Chorus
And on Rosenheimer five horses stopped
And steam began to hover over them and floated across the square,
And over passers-by and further through Germany in their misunderstanding
Boundary values for some individuals and birds.
Chorus
Blurred visions through frosted glass doors
People sitting at the table and reading a new book,
And the awkward translation of the professor of literature on the Vologda region,
About the forest and hemp, about the northern river _Oka.
