она приходила, сама безупречность
не в меру курила, не в меру спала.
вином разливалась извечная вечность
и все отражала поверхность стола.
а он так любил, он испытывал муки,
ревнуя ее даже к старой луне.
кричал, обнимал и заламывал руки,
поймав ее снова в раскрытом окне
а он любил ее ложь, ее смех, ее тень
старый радужный дом и следы на песке,
губы, плечи, улыбку, ладони, колени,
жилку синего цвета на бледном виске.
и утром испутанных кос позолота
пробужденье, закат, и обьятья и грудь
только мучает вновь не хватает чего-то
и мечется грусть еще что-нибудь
она оставалась еще на минуту,
еще на мгновенье и хлопала дверь.
а он терял сон и звонил все кому-то
и снова к ней шел островками потерь.
да света в своем лабиринте не видел,
и пил в холостом одиночестве ром,
и клялся забыть, и себя ненавидел
и снова шел в гору с тяжелым крестом.
ведь он любил ее ложь, ее смех, ее тень
старый радужный дом и следы на песке,
губы, плечи, улыбку, ладони, колени,
жилку синего цвета на бледном виске
и утром испутанных кос позолота.
пробужденье закат, и обьятья, и грудь
только мучает вновь не хватает чего-то
и мечется грусть еще что-нибудь
а в домике старом заботой укрытом
за запертвой дверью огня полоса.
она умирала в пространстве закрытом,
искала для крыльев свои небеса.
ходила по краю на старом балконе,
грустила по чьим-то фальшивым полям
и рвалась синицей в зажатой ладони
к каким-то своим журавлям, журавлям...
а он любил ее смех, ее ложь, ее тень
старый радужный дом и следы на песке
губы, плечи, улыбку, ладони колени
жилку синего цвета на бледном виске
и утром испутанных кос позолота
пробужденье закат и обьятья и грудь
только мучает вновь не хватает чего-то
и мечется грусть еще что-нибудь She came, she perfection
not to the extent of smoking, not the best of sleep.
wine poured eternal eternity
and all of the reflecting surface of the table.
and he loved, he felt flour,
jealous of her, even to the old moon.
She cried, hugged and wringing his hands,
catching it again in the open window
and he loved her lies, her laughter, her shadow
Rainbow old house and footprints in the sand,
lips, shoulders, smile, hands, knees,
blue vein on her pale temple.
and in the morning isputannyh gilt braid
awakening, sunset, and open arms and chest
only hurts once again not missing something
and sadness rushing anything else
it remains still for a minute,
even for a moment, and I slammed the door.
and he lost his sleep and called all to someone
and again it was the islets losses.
so light in his maze has not seen,
and drinking rum in the idle solitude,
and I swore to forget myself and hated
and again I went up the hill with a heavy cross.
because he loved her lies, her laughter, her shadow
Rainbow old house and footprints in the sand,
lips, shoulders, smile, hands, knees,
blue vein on her pale temple
and in the morning isputannyh gilt braid.
awakening sunset and open arms, and chest
only hurts once again not missing something
and sadness rushing anything else
but in the old house nestled care
zapertvoy door for fire lane.
she died in the space of a closed,
He is looking for its wings heaven.
I walked along the edge of the old balcony,
I longed for someone's fake field
and torn bird in the palm of your hand clamped
for whatever their cranes, cranes ...
and he loved her laughter, her lies, her shadow
Rainbow old house and footprints in the sand
lips, shoulders, smile, hands knees
blue vein on her pale temple
and in the morning isputannyh gilt braid
awakening sunset and open arms and chest
only hurts once again not missing something
and sadness rushing anything else Смотрите также: | |
