А ты, любимая?
Как поживаешь ты?
Избавилась ли ты от суеты;
И чьи сейчас глаза твои раскосые
и плечи твои белые роскошные?
Ты думаешь, что я, наверно, мщу,
что я сейчас в такси куда-то мчу,
но если я и мчу, то где мне высадиться?
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!
Со мною женщины в себя уходят, чувствуя,
что мне они сейчас такие чуждые.
На их коленях головой лежу,
но я не им - тебе принадлежу...
А вот недавно был я у одной
в невзрачном домике на улице Сенной.
Пальто повесил я на жалкие рога.
Под однобокой елкой с лампочками тускленькими,
посвечивая беленькими туфельками,
сидела женщина, как девочка, строга.
Мне было так легко разрешено приехать,
что я был самоуверен
и слишком упоенно современен -
я не цветы привез ей, а вино.
Но оказалось все - куда сложней...
Она молчала, и совсем сиротски
две капельки прозрачных - две сережки
мерцали в мочках розовых у ней.
И, как больная, глядя так невнятно
И, поднявши тело детское свое,
сказала глухо: "Уходи... Не надо...
Я вижу - ты не мой, а ты - ее..."
Меня любила девочка одна
с повадками мальчишескими дикими,
с летящей челкой и глазами-льдинками,
от страха и от нежности бледна.
В Крыму мы были. Ночью шла гроза,
и девочка под молниею магнийной
шептала мне:
"Мой маленький! Мой маленький!" -
ладонью закрывая мне глаза.
Вокруг все было жутко и торжественно,
и гром, и моря стон глухонемой,
и вдруг она, полна прозренья женского,
мне закричала: "Ты не мой! Не мой!"
Прощай, любимая!
Я твой угрюмо, верно,
и одиночество - всех верностей верней.
Пусть на губах моих не тает вечно
прощальный снег от варежки твоей.
Are you loved?
How are you?
Did you get rid of the fuss;
And whose eyes now your diagonal
And your shoulders are white luxurious?
You think I'm probably mend,
that I am now in a taxi somewhere m)
But if I and MCH, then where can I land?
After all, it's still not to free from you!
With me, women leave, feeling
What are they so alien to me now.
On their knees head lying,
But I don't - you belong ...
But recently I was at one
In an unpleasant house on Shenya Street.
Coat hung on miserable horns.
Under one-sided Christmas tree with light bulbs dull,
hanging white shoes,
Woman sitting like a girl, strict.
I was so easily allowed to come,
that I was self-confident
And too much more modern -
I did not learn flowers, but wine.
But it turned out everything - much more difficult ...
She was silent, and very orphans
Two transparent droplets - two earrings
They flicker in the pink uroces.
And, as a patient, looking so unbelievable
And, raising the body of children's children,
She said deafly: "Leave ... do not ...
I see - you are not mine, and you are her ... "
I loved the girl alone
with cooks boyish wild
With flying bangs and ice-eyed,
From fear and from tenderness of pale.
In Crimea we were. At night there was a thunderstorm,
And the girl under the lightning of magnic
whispered to me:
"My little! My little!" -
Palm closing my eyes.
Everything was terribly and solemnly
and thunder and sea moan deafonom
And suddenly she is full of Women's Transportation,
I screamed: "You are not mine! Not mine!"
Goodbye, love!
I'm your sullen, right,
And loneliness - all the faithfulness of Right.
Let my lips do not melt forever
Farewell snow from your mitten. Смотрите также: | |
