Но март пришел, июнь не за горами, отчаянный, горячий, длиннохвостый, не знающий ни страха, ни потерь,
И, если помнишь, плечи, загорая, приобретают неземное свойство легонько так светиться в темноте.
Как будто ходишь в золоченой раме, в своей невинной жаркой наготе.
Конечно, море. Наши говорили, что раз попав сюда - пребудешь вечно, с бессильным хрустом сердце надломив,
И ветер рисовал аквамарином, и тихо спал, на берег этот млечный песок намыв.
И я была, конечно, не Мария,
но Суламифь.
Конечно, если б знала, родилась
здесь, где жара, отары и татары, где пологом лежит густая тень,
Ты помнишь тот колючий скальный лаз, который несомненно стоил пары изрядно поцарапанных локтей,
Как я в слезах, распаренная, злая, крича, что в первый и в последний раз, упала вниз, судьбу свою кляня.
И море обмотало свой атлас
Вокруг меня.
Но март пришел. Зима в своем блокноте отвоевала новое число, второе с окончанием на девять.
Весна не успевает и в цейтноте пустила все кораблики на слом, не знает, что с колоколами делать.
Луна скребет кривым белесым ногтем, весна и платье новое надела, и при параде,
Но день украден.
В июне всё, что нужно было рядом, казалось, только руку протяни.
Нахальные торговцы виноградом свои товары прятали в тени,
И жгли оттуда виноградным взглядом.
Шиповник пах размашисто и юно, царапая рассеянных людей.
И я здесь на манер кота-баюна, сижу, колени обхватив, пою на
трех языках, одна в своей беде.
Из белых шрамов прошлого июня
Пытаюсь сотворить пропавший день.
Но не бежит вода по водостокам, часы на стенке тикают жестоко,
Стекло под ветром жалобно трясется, сегодня время замкнуто в кольцо.
Чудес не будет, сколько ни колдуй.
Ложись-ка спать, сидишь, как обалдуй.
Сижу и вижу
как из-за востока,
расталкивая облака лицом
Неудержимо ярко лезет солнце
Своим терновым маленьким венцом. But come March, June is not far off, desperate, hot, long-tailed, not knowing no fear, no loss
And, if you remember, shoulders, tanned, lightly acquire property so unearthly glow in the dark.
It's like walking in a gilt frame, in their innocent nudity hot.
Of course, the sea. Our said that just got here - thou continue forever, with impotent crunch heart cracked
And the wind painted aquamarine, and quietly asleep on the beach, this milky sand alluvium.
And I was, of course, not Mary,
but Shulamith.
Of course, if I had known, I was born
here, where the heat flocks and Tatars, where the canopy is dense shade,
Do you remember that scratchy rock hole, which is certainly worth a pair of badly scratched elbows,
As I have in tears, steamed, angry, shouting that the first and last time, fell down, cursing his fate.
And the sea wrap your atlas
Around me.
But come March. Winter in his notebook won over a new number, the second ending in nine.
Spring does not manage in time trouble and let all the ships to be scrapped, does not know what to do with the bells.
Moon scraping curves whitish nail spring and put on a new dress, and when the parade,
But the day was stolen.
In June, all that had to be nearby, it seemed only my reach.
Sassy traders grape products hidden in the shadows,
And burned out grape eyes.
Rosehip groin flourish and youthful, scratching scattered people.
And I'm here in the manner of a cat-Baiyun, sitting, hugging knees, singing to
three languages, one to his trouble.
From the white scars of last June
I am trying to create the missing day.
But no water running down the drain, the clock on the wall ticking violently
Glass plaintively in the wind shaking, closed today while in the ring.
Miracles will not, no matter how much the caster.
Lay Single bed, sitting as a twit.
I sit and see
both because of the east,
pushing clouds face
Irrepressibly bright sun climbs
His crown of thorns young. Смотрите также: | |
