Как всегда бывает, когда всё близко, на земле, имеющей форму диска, как всегда, почти что на грани риска, я прошу тебя подписать контракт, чтобы ты отпустил меня в эти круги, где молчат глаза, где теплеют руки, отпусти меня на мои поруки, я вернусь, когда прозвучит антракт.
Опусти в эту пору смешную, где я всё брожу по улицам, холодея, от случайных огней и людей балдея, от случайных капель рюкзак промок. Сумма слов, придуманных за октябрь, мне милей всех прочих лишь тем хотя бы, что я помню, как она жгла когтями мой видавший виды грудной комок.
В этом доме, где я была недавно, нужно было всё принимать как данность, в каждый праздник - особенно в календарный, не ходить к врачу, зажигать свечу. Все свои обиды, и боль, и совесть приносить в органную полусонность, преклонять в прозрачную невесомость, как лихую голову - палачу.
В этом хрупком городе быть тревожной, даже в шутку, кажется мне, не можно, можно лишь бродить, и неосторожно погружаться в чинную кутерьму. Начинать письмо с meine liebe Frau, надевать пальто - никогда не траур, и кому-то принадлежать по праву, даже в общем-то всё равно кому. Каждый вечер гладить шнурки и банты, а по пятницам заходить в Biergarten, брать поллитра - чем мы, мол, не ваганты, ждать любого, кто еще не пришел. Располнеть слегка - но не до уродства, а скорей до внешнего благородства, чтобы каждый знал, что у нас всё просто и почти безвыходно хорошо.
Там нельзя, как здесь, чтобы не считая, ни снежинок что на ладонях тают, ни листков что осенью дождь листает, ни погибших клеток - по сто на стих. Каждый день, проведенный в огне, в грязи ли, световых ли лет, беспросветных зим ли, нужно класть подальше и в морозильник, приписав число и срок годности.
Этот город, ласковый, как подушка, без сквозных окон, без подвалов душных, он готов принять был чужую душу, обогреть холеным своим огнем. Но она пришла к нему, догнивая, закопченная, грязная, неживая, эту душу высосали трамваи и метро в час пик и заботы днем. Этот город вздохнул над сиротским телом и вздохнул над ним, чтоб душа летела, а она, как стеклышко, запотела, город всплакнул, звякнул в колокола. А в сиротском теле, горячем, цепком, было душ этих в общем вагон с прицепом, потому что здесь, если вышел целым, целым вряд ли доходишь и до угла.
Золотится стандартная панорама, за окном извечная надпись "Прагма", к двадцати своим прибавляю справа то, что им по праву принадлежит. В нашем спальном районе любая цифра, появившись, становится частью цикла, как мотор, как гудение мотоцикла, как душа, которая не лежит, но зачем-то плачет навзрыд, прилипнув, как к асфальту липнет обрывок липы, к бесконечному серому монолиту, к городскому мокрому неглиже.
Чтобы душу свою подарить тебе, я покупаю новую на е-бэе, может эта будет поголубее, чем моя, испачканная уже. As always happens when things close to the ground, having a disk shape, as always, almost at risk, I ask you to sign a contract that you let me in these circles where the silent eyes, which are warming the hands, let me go to my bail, I'll come back when you hear the intermission.
Put this funny time where I still wander the streets, turning cold, accidental fires and people baldeya from dripping wet backpack. The amount of words invented for October, dearer to me all the other only the least that I remember her burned claw my battered breast lump.
In this house, where I was recently, it was necessary to take everything for granted, every holiday - especially in the calendar, do not go to the doctor, to light a candle. All the insults, and the pain and conscience to bring to the bodies of half-asleep, bend in a transparent weightless as dashing his head - the executioner.
In this fragile city to be alarming, even as a joke, it seems to me you can not, you can just wander around and inadvertently immersed in chinnuyu mess. Starting with the letter meine liebe Frau, put on a coat - never mourning and someone rightfully belong, even in general still someone. Every night, stroking the laces and bows, and on Fridays to go Biergarten, take a pint of - what we say, not Vagant, waiting for anyone who has not yet come. Stout slightly - but not to the ugliness, but rather to the outside of nobility, so that everyone knows that we all simply and almost hopeless good.
There can not, as here, except to or snowflakes that melt on the palms or leaves in autumn leafs rain or dead cells - a hundred verse. Every day spent in the fire, whether in the mud, whether light years, gloomy winters there, you need to put away in the freezer, attributing the number and expiration date.
This town, affectionate as cushion through without windows, without the stuffy basement, he was ready to accept someone else's soul, its sleek warm fire. But she came to him, dognivaya, sooty, dirty, lifeless, that soul sucked trams and subway at rush hour, and day care. The city of Orphan body sighed and sighed over it, so that the soul flew, and she as glass, fogged city wept, rang the bell. And Orphan body, hot, tenacious, these souls were in general the car with the trailer, because here, if left intact, the whole hardly reach up to the corner.
Gold standard view, outside the eternal inscription & quot; & quot ;, Pragma to twenty adds its right of what they rightfully belong. In our residential area of any figure, appearing, becomes part of the cycle, as the motor is humming a motorcycle as a soul that does not lie, but why is crying bitterly, sticking like to asphalt stick a piece of lime, to the endless gray monolith, urban wet negligee.
To give you my soul, I'm buying a new to e-Bay, this can be pogolubee than my already stained. Смотрите также: | |
