Как разглядеть за днями след нечеткий, хочу приблизить к сердцу этот след.
На батарее были сплошь девчонки, а старшей было восемнадцать лет.
Лихая челка над прищуром хитрым, бравурное презрение к войне.
В то утро танки вышли прямо к химкам, те самые, с крестами на броне.
И старшая действительно старея, как от кошмара заслонясь рукой, скомандовала тонко батарея, ой мамочка, ой родная, огонь.
И залп. И тут они заголосили. Девченочки запричитали всласть, как будто бы вся бабья боль россии, в девчонках этих вдруг отозвалась.
Кружилось небо, снежное, рябое, был ветер обжигающе горяч, быллиный плач кружил над полем боя, он был сильней разрывов этот плач.
Ему протяжному земля внимала, остановясь на смертном рубеже
Ой мамочка, ой страшно мне, ой мама
И снова батарея.
И уже пред ними посреди земного шара, левее безымянного бугра горели неправдоподобно ярко, четыре черных танковых костра.
Раскатывалась эхо над полями бой медленною кровью истекал
Зенитчицы кричали и стреляли, размазывая слезы по щекам, и падали и подымались снова, впервые защищая наяву, и честь свою в буквальном смысле слова, и родину, и маму, и москву, и ласочку, и дождик над орбатом и ощущение полной тишины, пришло к ним это после, в 45 ..Конечно тем, кто сам пришел с войны. How to see the next day the trail is fuzzy, I want to bring this trail to the heart.
On the battery were completely girls, and eighteen olders were eighteen.
Lyhai bang over squirrels cunning, brighted contempt for war.
The morning the tanks went straight to Khimki, the very, with crosses on armor.
And the eldest is really old, like a nightmare shielded with her hand, a thin battery, oh mommy, oh native, fire.
And volley. And then they sang. Girls knigted the greed, as if all the Babi's pain of Russia, the girls suddenly responded in the girls.
The sky was circling, snowy, ripple, was the wind burning hot, the world crying circled over the battlefield, he was stronger breaking this crying.
He put up a standby land, stopping at the death line
Oh mommy, oh scary to me, oh mom
And again the battery.
And already in front of them in the midst of the globe, the left of the Unnamed Bugger was burning in implausably bright, four black tank fire.
Rolled out the echo over the fields of the battle slowly expired
Zenitchitsy shouted and shot, swinging tears on the cheeks, and fell and raised again, first defending his words, and the honor of their literal sense of the word, and their motherland, and Mom, and Moscow, and the rain over the orbat and the feeling of complete silence, came They are after, in 45 .. intellibly those who came from the war. | |
