Я срок переходил. Под сердцем плод тяжёлый.
Боюсь, что мёртвое рожу теперь дитя.
А доктора мои - ханыги и пижоны,
Им не понять самим, чего они хотят.
А коль стихи умрут, свет белый не обидев,
Так для чего живёт тот, кто грешил в ночи,
Тот, кто ласкал перо, в нём женщину увидя,
И кто, прикуривая, пальцы жёг на пламени свечи?
Стихи стучатся в мир доверчиво и властно,
Они ломают кость и выгрызают плоть.
Но не родиться им - все потуги напрасны,
И леденит мне грудь сыновнее тепло.
Я схваток не боюсь, как избавленья жду их
От всенощных моих болезненных толчков.
Я не хочу нести кладбищенскую тую
На холмик мертворожденных стихов.
Всё к этому идёт: идущий да обрящет.
Но что обрящет он, во мне сидящий плод?
А телефон молчит, и пуст почтовый ящик -
У докторов моих полно других забот.
I passed the deadline. Under the heart, the fruit is heavy.
I'm afraid the dead face is now a child.
And my doctors - hanyig and dudes,
They themselves do not understand what they want.
And if the verses die, the white light does not offend,
So why does he who sinned in the night live
The one who caressed the pen, seeing a woman in it,
And who, lighting, fingers burned in the flame of a candle?
Poems knock on the world in confidence and power,
They break bone and gnaw flesh.
But do not be born to them - all attempts are in vain,
And my chest freezes filial warmth.
I’m not afraid of fights, as I am waiting for deliverance
From all-night my painful tremors.
I do not want to carry the cemetery thuja
On a mound of stillborn verses.
Everything goes to this: he who goes, he will find.
But what will he gain, the sitting fruit in me?
And the phone is silent, and the mailbox is empty -
My doctors are full of other concerns.
