Пред порогом заиндевелым гулко грянули вдруг сапоги,
Было небо святым и белым, било солнце из-под руки.
Черный ворон прокаркал мотором, в две ступеньки крылечко всего,
Но легавая злобная свора вся полезла, рыча, на него.
И в планшет пряча скомканный ордер, в лоб нацелил мне свой револьвер,
Со звериным оскалом на морде, бывший раб с королевских галер.
Он под взглядом свинцовым отпрянул, словно свой в нем прочел приговор,
И со страху, а может и спьяну, застрелил меня, сволочь, в упор.
Втерлась в горницу рабская свита и, с похмелья угрюмо ворча,
Стала шарить кругом деловито, отпихнув моего палача.
Сдвинув на бок артузишко лихо, спрятал он свой наган в кобуру,
Было дома тепло и так тихо, все одно - расстреляли б к утру.
Черновые приметив наброски недописанных мною стихов,
Взял их в прок, чтоб крутить папироски, созидатель грядущих основ.
Изнывая с досады и злости, пнул мой труп в исступлении он,
Бесновалась всю ночь на погосте оголтелая стая ворон...
