Помню я: В краю Амурском речка Зея, плавал там...
Позже встретил мрачный, серый Благовещенский централ.
Злая вьюга на колючкой убаюкала зека.
Лишь овчарки подвывают да в душе моей тоска.
Суетятся в хате урки, веет дух здесь отрицал.
Всех пригрел и обморозил Благовещенский централ.
Дышит крытка никотином, запах чифира стоит.
После скоса блеск заточки значит бойня предстоит.
Прокурор же в белом доме прикайфует и гульнет.
Здесь по БУРам и по трюмам дохнет в карцере народ.
Кольщик спину мне поправит: монастырь весь в куполах.
Через трешку снова в лагерь - будет кипишь в корпусах.
Суетятся в хате урки, веет дух здесь отрицал.
Всех пригрел и обморозил Благовещенский централ.
I remember: At the edge of the Amur river Zeya, I swam there ...
Later I met a gloomy, gray Annunciation central.
An evil blizzard lulled the convict on a thorn.
Only the shepherd dogs howl and longing in my soul.
Urki scurry about in the hut, the spirit blows here denied.
Everyone was warmed up and frostbitten by the Blagoveshchensk central.
The cap is breathing nicotine, the smell of chifir is worth it.
After the bevel, the brilliance of the sharpening means the slaughter is ahead.
The public prosecutor in the White House will order and hum.
Here, in the drills and in the holds, people are dying in the punishment cell.
The Kolshchik will correct my back: the monastery is all domed.
Through three rubles again to the camp - you will be boiling in the buildings.
Urki scurry about in the hut, the spirit blows here denied.
Everyone was warmed up and frostbitten by the Blagoveshchensk central.
