Лик ваш серебряный, как алебарда.
Жесты легки.
В вашей гостинице аляповатой
в банке спрессованы васильки.
Милый, вот что вы действительно любите!
С Витебска ими раним и любим.
Дикорастущие сорные тюбики
с дьявольски
выдавленным
голубым!
Сирый цветок из породы репейников,
но его синий не знает соперников.
Марка Шагала, загадка Шагала —
рупь у Савеловского вокзала!
Это росло у Бориса и Глеба,
в хохоте нэпа и чебурек.
Во поле хлеба — чуточку неба.
Небом единым жив человек.
Их витражей голубые зазубрины —
с чисто готической тягою вверх.
Поле любимо, но небо возлюблено.
Небом единым жив человек.
В небе коровы парят и ундины.
Зонтик раскройте, идя на проспект.
Родины разны, но небо едино.
Небом единым жив человек.
Как занесло васильковое семя
на Елисейские, на поля?
Как заплетали венок Вы на темя
Гранд Опера, Гранд Опера!
В век ширпотреба нет его, неба.
Доля художников хуже калек.
Давать им сребреники нелепо —
небом единым жив человек.
Ваши холсты из фашистского бреда
от изуверов свершали побег.
Свернуто в трубку запретное небо,
но только небом жив человек.
Не протрубили трубы господни
над катастрофою мировой —
в трубочку свернутые полотна
воют архангельскою трубой!
Кто целовал твое поле, Россия,
пока не выступят васильки?
Твои сорняки всемирно красивы,
хоть экспортируй их, сорняки.
С поезда выйдешь — как окликают!
По полю дрожь.
Поле пришпорено васильками,
как ни уходишь — все не уйдешь...
Выйдешь ли вечером — будто захварываешь,
во поле углические зрачки.
Ах, Марк Захарович, Марк Захарович,
все васильки, все васильки...
Не Иегова, не Иисусе,
ах, Марк Захарович, нарисуйте
непобедимо синий завет —
Небом Единым Жив Человек. Your face is silver, like a halberd.
Gestures are easy.
In your hotel lurid
cornflowers are pressed in the bank.
Honey, that's what you really love!
We are vulnerable and loved by them from Vitebsk.
Wild weed tubes
with devilishly
squeezed out
blue!
A gray flower from the breed of burdock,
but his blue does not know his rivals.
Marc Chagall, Chagall's riddle -
Rup at the Savelovsky station!
It grew with Boris and Gleb,
in the laughter of NEP and Cheburek.
In the field of bread - a little of the sky.
Man alone lives in heaven.
Their stained glass windows are blue notches -
with a purely gothic pull up.
The field is beloved, but the sky is beloved.
Man alone lives in heaven.
In the sky, cows soar and undine.
Open the umbrella, going to the avenue.
Homelands are different, but the sky is one.
Man alone lives in heaven.
How cornflower seed brought
to the Champs Elysees, to the fields?
How to braid a wreath on a crown
Grand Opera, Grand Opera!
In the age of consumer goods there is no sky.
The share of artists is worse than cripples.
It's ridiculous to give them silver pieces -
man alone lives in heaven.
Your canvases from fascist delirium
from savages made an escape.
The forbidden sky is rolled up
but only man lives by heaven.
The trumpets of the Lord
over the world catastrophe -
rolled canvases into a tube
howl with an archangel pipe!
Who kissed your field, Russia,
until the cornflowers come out?
Your weeds are globally beautiful
at least export them, weeds.
Get out of the train - how they call out!
Trembling across the field.
The field is spurred by cornflowers
no matter how you leave - you won’t leave everything ...
Will you go out tonight
angular pupils in the field.
Ah, Mark Zakharovich, Mark Zakharovich,
all cornflowers, all cornflowers ...
Not Jehovah, not Jesus
ah, Mark Zakharovich, draw
invincible blue covenant -
Man Alive Alives Heaven. | |
