Автобус.
Сначала дядя Костя ел. А потом он брал маму за волосы и бил головой о диван.
Так получалось каждый день, и Катя удивлялась, как им не надоест. Каждый день, примерно в десять часов вечера, дядя Костя стучал в дверь. Все звонили, а он именно стучал. Наверное боялся, думала Катя, чтобы его ни с кем не перепутали. Катя знала, что это плохо и страшно, когда тебя перепутают. Иногда ей снилось, что мама её забыла, перестала узнавать, и это были кошмарные сны. Однажды Катя заблудилась в соседнем квартале, она встретила милиционера и пожаловалась ему, а он спросил: ты - кто? Я - Катя, сказала Катя, а какая Катя, спросил милиционер. А какая, в самом деле? Катя не знала, что на это ответить. Она поняла, что на свете очень мало людей, которые тебя знают, и если не дай бог они тебя перепутают, ты просто перестанешь быть собой. Она принялась объяснять милиционеру, что она - Катя своей мамы, и какой мамы, но у неё ничего не выходило, потому что и мамы её милиционер не знал. Наконец она вспомнила, что возле её дома стоит старый ржавый автобус, и милиционер показал ей дорогу домой. Вот так получилось, что, сама того не зная, Катя была Катей старого ржавого автобуса. С тех пор она боялась автобуса: он оказался её отцом, потому что другого отца у Кати не было.
Так вот, дядя Костя каждый день, около десяти часов вечера, стучался в дверь, мама ему открывала, он снимал куртку, вешал её в передней, снимал туфли, и прямо в носках шёл на кухню, есть. Тапок дядя Костя не надевал, любил ходить в носках. Носки у него бывали серые и какие-то бесформенные, словно до ноги дяди Кости их надевали на что-нибудь совсем другое, к примеру, на курьи головы, или там на телефонные трубки. Кроме того, в носках бывали дыры, такие незаживающие, с рваными краями. И ещё носки воняли. Не на расстоянии, а если приблизиться к ним носом на локоть. Это Катя знала, потому что дядя Костя часто заставлял её кланяться себе и называть хозяином.
Ел дядя Костя всё подряд, что мама не готовила, и никакого удовольствия он от еды не получал. Чтобы есть, дядя Костя садился за стол, спиной к окну, упирался локтями и начинал тупо глядеть в тёмный коридор. Мама ставила перед ним еду прямо на сковородке, потому что тарелок дядя Костя недолюбливал, а иногда он их даже бил. И вообще, как догадывалась Катя, для дяди Кости главное было - прочность. Прочность он уважал во всём. Куртка у него была из толстой, холщовой материи, тёртая, но целая. Носки - и те были прочные, несмотря на незаживающие раны, и окончательно они никогда не изнашивались. Сковородку дядя Костя ценил также за неразрушимость и считал надёжной платформой для еды. И саму еду он предпочитал попрочнее, пожевательнее: мясо, хлеб, огурцы, оладьи, капусту всякую он ел спокойно, двигая челюстями монотонно, как корова, а рис или варёную картошку - с раздражением, часто пересыпая вилкой, словно силясь понять, по какой причине пища утратила свою прочность, и нельзя ли её как-нибудь вернуть.
Во время еды дядя Костя пил. Пил он купленное мамой пиво, из тёмных, как мёд, бутылок. Пиво пенилось и воняло забродившим квасом. Пока дядя Костя ел и пил, мама мыла посуду и разговаривала с ним, точнее, говорила только она, а дядя Костя в основном ел. Изредка он отвечал что-нибудь, по своему обыкновению, едва приоткрывая рот, отчего Катя никогда не могла разобрать, что он там мычит. Изредка дядя Костя звучно рыгал, прямо посреди маминого разговора, но мама не обращала на это никакого внимания.
После еды дядя Костя шёл в гостиную и включал там переносное радио с антенной. Радио это было пыльное, чёрное, с металлическими буквами. Оно никогда не играло чисто, а всегда больше трещало, чем давало звук. Дядя Костя ставил радио на стол и заставлял его хрипеть и трещать изо всех сил. Сквозь густые сети треска еле-еле прорывалась откуда-то издали сдавленная, заикающаяся музыка. Наладив радио, дядя Костя шёл в туалет, выпустить накопившуюся после пива мочу. Если он встречал где-нибудь по пути в коридоре Катю, то брал её за голову, прижимая к штанине, или просто за плечо, и спрашивал, кто он ей такой. Катя должна была отвечать, что дядя Костя ей хозяин. Так она всегда и отвечала, и он её обычно отпускал, иногда, правда, заставлял ещё немного покланяться и даже стать коленями на пол.
Выйдя из туалета, дядя Костя возвращался в гостиную и ждал там маму. Если она долго не приходила, он просто делал хрустящее радио громче. В конце концов мама всегда приходила, и они раздевались: дядя Костя снимал рубаху и штаны, так что оставался в трусах, носках и майке, а мама снимала с себя всё, кроме трусов. В таком виде дядя Костя брал её за волосы и начинал бить головой в диван. Бил он её сильно, в упругие подушки дивана, так что поднималась пыль, и они оба начинали чихать, у дяди Кости на глазах выступали от чихания слёзы, но он стискивал зубы и бил маму головой в диван, так крепко, что Кате, подсматривавшей из коридора через распахнутую дверь, всё время становилось страшно. Быстро мелькавшее вниз и вверх лицо мамы скоро делалось покрасневшим, она натужно ды?6? Bus.
First, Uncle Kostya eaten. And then he took his mother by the hair and hit his head on the sofa.
So it turned out every day, and Kate wondered how they do not get bored. Every day, about ten o'clock in the evening, Uncle Kostya knocked on the door. All we called and he was pounded. Probably afraid, Kate thought to be no one confused. Kate knew it was bad and scary when you messed up. Sometimes she dreamed that her mother had forgotten, no longer recognize, and it was the nightmares. Once Kate got lost in the next quarter, she met a policeman and complained to him, and he asked you - who? I - Katya, Katya said, and what Kate asked a policeman. And what, really? Kate did not know what to say to that. She realized that there are few people who know you, and if God forbid they confuse you, you will cease to just be themselves. She began to explain to the police officer that she - Kate his mother, and a mother, but she was not successful, because my mother and did not know her policeman. Then she remembered that her house is near the old rusty bus, the policeman showed her the way home. And so it happened that, without even knowing Katya Katya was a rusty old bus. Since then, she was afraid of the bus: it turned out to be her father, because the father of another Katya was not.
So, Uncle Kostya every day, about ten o'clock in the evening, knocking on the door, my mother revealed to him, he took off his jacket, hung it in front, took off shoes and socks went right into the kitchen to eat. Sneakers Uncle Kostya not worn, he loved to walk in socks. Socks had been gray and some shapeless, as if to the bone uncle put their feet on something completely different, for example, on Kuryi head, or there on the phone. In addition, there were holes in his socks, such unhealed, with ragged edges. And more socks stank. In the distance, and if you approach them on his elbow nose. This is Kate knew, because Uncle Kostya often forced her to bow ourselves and call the owner.
Uncle Kostya ate up everything that my mother did not cook, and no pleasure from eating, he did not receive. To eat, Uncle Kostya sat down at the table, his back to the window, rested his elbows and began to stare blankly into the dark corridor. Mom put before them food directly in the pan, because the plates Uncle Kostya did not like, and sometimes even beat them. And in general, as Kate guessed, for Uncle Bones was important - strength. The strength he respected throughout. The jacket he was of thick canvas material, grated, but a whole. Socks - and they were strong, in spite of the open wounds, and finally they will never wear out. Pans Uncle Kostya also appreciated for indestructibility and considered reliable platform for food. And the very food he preferred poprochnee, pozhevatelnee: meat, bread, cucumber, pancakes, cabbage all he ate quietly, moving his jaws monotonously, like a cow, and rice or boiled potatoes - with irritation, often interspersed with a fork, as if trying to understand the reason why food has lost its strength, and if it can not somehow return.
During the meal, Uncle Kostya drank. He drank his mother bought beer from the dark, like honey, bottles. Beer foamed and smelled fermented kvass. While Uncle Kostya eat and drink, soap dishes and Mom talked to him, or rather, when she spoke, and Uncle Kostya mostly eaten. Occasionally he answered something, as usual, barely opening his mouth, why Kate never could make out what he was mumbling. Occasionally Uncle Kostya burp loudly, right in the middle of my mother's conversation, but my mother did not pay any attention to it.
After the meal, Uncle Kostya went to the living room and it included a portable radio with antenna. Radio it was dusty, black, metallic letters. It never played cleanly, and is always more crackling than give sound. Uncle Kostya put the radio on the table and made him wheeze and splutter struggling. Through the dense network cod barely broke from somewhere afar squeezed, faltering music. Having established the radio, Uncle Kostya went to the toilet to release the accumulated urine after beer. If he had met somewhere along the way in the corridor Katya, then he took her by the head, holding the pant leg, or just the shoulder, and asked her who he was. Kate had to meet his uncle Kostya her boss. So it is always answered, and he let her usually, sometimes, however, made a little worship and even become your knees on the floor.
Coming out of the closet, Uncle Kostya returned to the living room and waited for my mother there. If she did not come for a long time, he just did crunchy radio louder. In the end, my mother always came, and they undressed: Uncle Kostya shot shirt and pants, so remained in shorts, socks and t-shirt, and my mother disclaims all but cowards. As such, Uncle Kostya took her by the hair and began to beat his head in the sofa. He beat her severely, to the elastic cushions, so that dust rose, and they both started to sneeze, Uncle Bones in his eyes spoke of sneezing tears, but he clenched his teeth and beat his mother head in the sofa, so tightly that Kate, to spy out corridor through the open door, all the while getting scared. Quickly flit up and down the face of my mother do quickly flushed, she strained dy? 6? | |
