Даже Оскар Уайльд иногда не столь элегантен и остроумен,
как пристало ему, не всегда он на высоте,
иногда оступается, опускаясь если не до банальностей,
не до пошлостей, то до простых, ожидаемых фраз.
Даже Уайльд устает, утомляясь блеском идей и слов,
засыпает под фонарями, в кэбах, клубах и ресторанах,
на скамейке в парке, жена и дети давно спят,
ученики, перешептываясь. укрывают его клетчатым пледом,
точно пойманную рыбешку, как последнего ванильного отрока,
ему снится это, и он посыпается в ужасе.
Ему снится все - и танцующая Саломея
в карнавальных бразильских перьях,
невыносимо пошлая киноактириса раннего космического Голливуда,
ему снится Брэдбери и портрет Дориана Грея,
медленно умирающий на задворках библиотеки.
Ему снится Дюма, Конан Дойл и Водсворт,
так и не ставший другом,
прозрачный лунный
диск
и ранний печальный кинематограф,
шиллинг, в метро звенящий,
злобно впивается в уши простой советский
будильник на двух металлических ножках.
Even Oscar Wilde is sometimes not so elegant and wit,
As he passed, he is not always at the height,
sometimes cool down, dropping if not prior to banalities,
Not to vulgarities, then to simple, expected phrases.
Even Wilde gets tired, tiring the shine of ideas and words,
falls asleep under the lanterns, in cabs, clubs and restaurants,
on a park bench, wife and children have been sleeping for a long time,
Pupils, whispering. They are covered with a checkered blanket,
precisely caught fish as the last vanilla hotel,
He dreams it, and it falls in horror.
He dreams all - and dancing Salome
in carnival Brazilian feathers
unbearably vulgar film activism early space hollywood,
He dreams Bradbury and portrait of Dorian Gray,
Slowly dying on the backyards of the library.
He dreams Duma, Conan Doyle and Waterworth,
So not the one who became a friend
Transparent Moon
disk
and early sorrow cinema,
shilling, in the metro ring,
viciously dug into ears simple Soviet
Alarm clock on two metal legs. Смотрите также: | |
