Босиком прожигая жизнь на московском краю земли,
Понимаю, что я не Бруно, но какого хрена сожгли,
Даже если этот огонь очищает всё, кроме мышцы счастья?
Мир окутал нас, как сашими – соевый сок. Я смотрю на твои запястья.
Мир окутал нас. Я в который раз любуюсь твоей улыбкой.
Я хочу запомнить лицо. Мир – кольцо. Мы ободраны словно липки.
Я в который раз храбрюсь, понимая, что мы посеем,
Набираю воздуха в грудь и вхожу в бассейн Моисеем.
Подо мной вода, в ней плывут бычки и молекулы вечной жизни,
Ни одно ядро не пошевелится, пока нейтрон на горе не свистнет.
Второй год подряд мне нечего сказать, кроме того, что я нем как рыба,
И в моих мозгах больше фосфора, чем сумела представить ты бы.
По пиджачной струе воды я спускаюсь в рукав форелью
На колени к тебе. Чешуя моя пахнет теперь акварелью,
И теперь можно меня почистить или раздеть до морковки.
Нарисуй меня так, чтобы я плыл в ухе и висел в Третьяковке.
Если все мы корм по Гамлету, то хотелось бы краем глаза
Поглядеть на повара. Ночь закалывает ягнёнка, и отливают стразы
На сосках луны. В животе серебрится бриз. Рыбак достаёт нунчаки,
У плотвы и окуня сломаны ребра в драке,
В нижней губе шальной крючок и под жабрами гематома,
И икра на дне бархатным языком щёлкает и вопрошает «кто мы».
Ты целуешь меня. По радио передают погоду.
Я стою на твоём берегу и смотрю, как отходят воды.
Потому что сердечная мышца на ощупь – войлок,
Опущенный Зевс в прикиде быка жует винегрет у стойла,
Понимая затылочной долей, что легче украсть Европу,
Чем украсть тебя или на рублёвке ждать автостопа.
Но мы идём с тобой как библейские экстрасенсы по водной глади,
Я с распятием Высоцкого, ты с иконкой Марины Влади,
На нас смотрят взрослые, дети и даже звери,
Ты смеёшься и что-то мне шепчешь в январский череп.
Из чилл-аута в сени выносят святых. И чем дальше, тем невыносимей
Это чувство. В нём что-то есть от любви, и что-то от Хиросимы.
Серебристая ветошь дорожки пробита локтём и укутана солнечной ватой,
Я плыву второй километр и пытаюсь понять, в чём мы виноваты.
Я обгоняю мастера спорта и не понимаю – за что эти муки –
Нажимая на кнопки искусства, приводить в движение рычаги науки.
И виною всему гормон – вон он, сука, ползёт к аноду,
Это не сон, это химия нашей жизни теребит небесные своды.
Я замороченный русский лесник, и в друзьях у меня барсуки да жабы,
Ты красивая добрая мать. И дети твои, повзрослев, уйдут в прорабы
Или в цезари, но не дай Бог им уйти в эзопы.
На бульон бассейновых вод с неба падает лист укропа.
Парк культуры небрит. Жизнь горит. Мир взъерошен, как чёлка чёрта.
Фауст ищет патрон, в глазах у него переменный ток и во рту реторта.
Что набросать не успеет зима, то потом дорисует морфий.
Я люблю тебя, жизнь, и ещё эту девочку в красном гольфе.
От меня до тебя – тыща лет, как от суржика до иврита,
Я построю свою Time Machine, чтоб увидеть тебя в роли мадонны Литты,
И как розовым поплавком твоя грудь ныряет в мою ладонь,
Кто хорошо искал Прометея, тот давно получил огонь.
Я хочу увидеть, как ты соблазняешь Лондон средних веков,
Или древний Константинополь. Я хочу увидеть запах твоих духов,
Дым твоего костра между ног. Благодарной спичкой
Ощущаю себя, и сгоревшую серу прячу на нычку.
Пусть потомки утрут слюну. Что мне рассказать о тебе им?
Как ты была маленькой пчёлкой, а я жуком-скарабеем,
Ты приносила мне мёд во рту и просила бросить курить,
Я сэмплировал жизнь как песню, и мне было о чём говорить
С тобою. Над нами дмитровский сквер, херсонский кабак, вифлеемский дом.
Город больше скажет о человеке, чем человек о нём.
Только лень да весёлый склероз как в печи заслонка.
Да, и чуть не забыл, - мы же оба хотели ребёнка. Barefoot burning life on the Moscow edge of the earth,
I understand that I’m not Bruno, but what the hell they burned,
Even if this fire clears everything except the muscle of happiness?
The world has enveloped us like sashimi - soy juice. I look at your wrists.
The world has enveloped us. Once again I admire your smile.
I want to remember a face. The world is a ring. We are tattered like sticky.
Once again I am brave, understanding what we sow,
I take air into my chest and enter the pool of Moses.
There is water beneath me, bulls and molecules of eternal life are floating in it,
Not a single nucleus moves until a neutron whistles on a mountain.
For the second year in a row, I have nothing to say, except that I am dumb like a fish,
And in my brains there is more phosphorus than you would imagine.
I go down the trout along the blast of water
Kneel to you. My scales smell like watercolors now
And now you can clean or strip me to a carrot.
Draw me so that I swam in my ear and hang in the Tretyakov Gallery.
If we all feed on Hamlet, we would like to out of the corner of our eyes
Look at the cook. Night stabs a lamb and rhinestones are cast
On the nipples of the moon. The breeze silvery in the stomach. The fisherman takes out the nunchucks
Roaches and perch have broken ribs in a fight
In the lower lip there is a crazy hook and under the gills of a hematoma,
And the caviar at the bottom with a velvet tongue clicks and asks "who are we."
You kiss me The radio broadcasts the weather.
I stand on your shore and watch the waters flow.
Because the heart muscle feels like felt
Downed Zeus in the guise of a bull chewing a vinaigrette at the stall,
Understanding the occipital lobe that it is easier to steal Europe,
How to steal you or wait for hitchhiking at ruble.
But we are walking with you like biblical psychics across the water,
I am with the crucifix of Vysotsky, you are with the icon of Marina Vladi,
Adults, children and even animals are looking at us,
You laugh and whisper something to me in the January skull.
From the chill-out in the canopy carry the saints. And the farther, the unbearable
This feeling. There is something in him from love, and something from Hiroshima.
The silver rags of the path are pierced with an elbow and wrapped in solar wool,
I’m sailing the second kilometer and trying to understand what we are to blame for.
I overtake the master of sports and I don’t understand why these torments
By clicking on the buttons of art, set in motion the levers of science.
And I blame the hormone for everything - there he, bitch, crawls to the anode,
This is not a dream, it is the chemistry of our life that plots the vaults of heaven.
I’m a confused Russian forester, and in my friends I have badgers and toads,
You are a beautiful kind mother. And your children, having matured, will go to foremen
Or in Caesar, but God forbid they go to Aesop.
A leaf of dill falls from the sky onto a pool of pool water.
The culture park is unshaven. Life is on fire. The world is disheveled like a bang of a devil.
Faust is looking for a cartridge, in his eyes an alternating current and in the mouth of a retort.
What winter does not have time to sketch, then morphine will finish.
I love you, life, and this little girl in red golf.
From me to you - a thousand years, as from surzhik to Hebrew,
I will build my Time Machine to see you as Madonna Litta,
And like a pink float your chest dives into my palm
Those who looked well for Prometheus received fire long ago.
I want to see how you seduce London of the Middle Ages,
Or ancient Constantinople. I want to smell your perfume
The smoke of your fire between your legs. Grateful match
I feel myself, and I hide the burnt sulfur at a hitch.
Let the descendants lose their saliva. What should I tell you about them?
Like you were a little bee, and I'm a scarab beetle,
You brought me honey in your mouth and asked me to stop smoking
I sampled life as a song, and I had something to talk about
With you. Above us is the Dmitrov square, the Kherson tavern, the Bethlehem house.
The city will say more about man than man about him.
Only laziness and funny sclerosis in the furnace damper.
Yes, and I almost forgot - we both wanted a child. Смотрите также: | |
