Ричард Бах Чайка Джонатан Ливингстон
Истинному Джонатану — Чайке, живущей в каждом из нас.
Было Утро, и новое солнце золотом разлилось по испещренной рябью поверхности моря.
Рыбацкая лодка в миле от берега. И зов над водой — это сигнал к завтраку. Большой сбор. Снова и снова раздавался он в воздухе, пока, наконец, / тысячи чаек не слетелись в толпу. И каждая из птиц хитростью и силой пыталась урвать кусок пожирнее. Наступил еще один день — полный забот и суеты.
Но Чайки по имени Джонатан Ливингстон не было в толпе. Он тренировался, — вдали от остальных, один, высоко над лодкой и берегом. Поднявшись на сто футов в небо, он опустил перепончатые лапки, поднял клюв и напряженно выгнул крылья, придав им форму жесткой болезненно изогнутой кривой. Такая форма крыльев должна была, по его мнению, до предела замедлить полет. И Джонатан скользил все медленнее и медленнее. Свист ветра в ушах сменился едва слышным шепотом, и океан застыл внизу неподвижно. Прищурившись в чудовищном сосредоточении, Джонатан задержал дыхание. Еще… на один… единственный… дюйм… круче… эту… кривую… Перья его дрогнули, спУтались, он окончательно потерял скорость, опрокинулся и рухнул вниз.
Вам, должно быть, известно — с чайками такое не случается никогда. Чайка может остановиться в полете, потерять скорость. Это — позор, это — бесчестье.
Однако, Чайка Джонатан Ливингстон не ощущал стыда. Он снова вытянул крылья в жесткую дрожащую кривую — медленнее, медленнее и — опять неудача. И снова, и снова. Ведь он не был обычной птицей. Большинство чаек не утруждает себя изучением чего-то большего, чем элементарные основы полета. Отлететь от берега на кормежку и вернуться — этого вполне достаточно. Ведь для большинства имеет значение не полет, но только лишь еда. Но для Чайки по имени Джонатан Ливингстон важен был полет. А еда — это так… Потому что больше всего на свете Джонатан любил летать.
Richard Bach Seagull Jonathan Livingston
True Jonathan - the Seagull living in each of us.
It was Morning, and a new sun spread like gold over the rippled sea.
Fishing boat a mile offshore. And the call over the water is a signal for breakfast. Great collection. Again and again it rang out in the air, until, at last, / thousands of seagulls flocked into the crowd. And each of the birds, with cunning and force, tried to snatch a piece fatter. Another day has come - full of worries and bustle.
But Jonathan Livingston Seagull was not in the crowd. He trained - far from the others, alone, high above the boat and the shore. Rising a hundred feet into the sky, it lowered its webbed legs, raised its beak, and tensely arched its wings, shaping them into a rigid, painfully curved curve. This shape of the wings was, in his opinion, to slow down the flight to the limit. And Jonathan slid slower and slower. The whisper of the wind in his ears was replaced by a barely audible whisper, and the ocean froze below, motionless. Squinting in monstrous concentration, Jonathan held his breath. Another ... one ... only ... inch ... steeper ... this ... curve ... His feathers trembled, went down, he finally lost speed, overturned and fell down.
As you probably know, this never happens to seagulls. The seagull can stop in flight, lose speed. This is a shame, this is a dishonor.
However, Jonathan Livingston Seagull felt no shame. He stretched his wings again in a hard, trembling curve - slower, slower and - again failure. And again and again. After all, he was not an ordinary bird. Most seagulls don't bother learning more than the rudimentary basics of flying. To fly away from the shore for feeding and return is quite enough. Indeed, for most, it is not the flight that matters, but only the food. But for a Seagull named Jonathan Livingston, flight was important. And food is so ... Because more than anything Jonathan loved to fly. | |
