Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные -- пенальти и угловой.
II
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,
я б скучал в Галерее, где каждое полотно
-- особливо Энгра или Давида --
как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
безмятежно белеющих на фронтоне Суда.
III
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленье
о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
не имеющих отношенья к ужину при свечах,
и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблеск
на зеленое платье. Но под конец зачах.
Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.
IV
И там были бы памятники. Я бы знал имена
не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными: "Не наш!" --
я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!" I would like to live, Fortunatus, in the city, where the river
protruded be under the bridge as from the sleeve - hand
and that it flows into the Bay, fingers spread,
like Chopin, nobody shows fist.
That there was opera, and that it veteran-
regularly sang tenor aria Mario in the evening;
Tiran to applaud him in the bed, and I'm on the ground
muttering would clenching his teeth with hatred: & quot; ram & quot ;.
In this city would be a yacht club and the football club.
In the absence of smoke from the brick factory chimneys
I have learned about the attack Sunday
and for a long time to shaking the bus, racking in Zhmenya rubles.
I would weave their voices in a common animal howl
where the foot continues to head it started.
Of all the laws issued by Hammurabi,
the most important - and a penalty corner.
II
There would be a library, and in the halls of her empty
I was flipping through to volume with the same number of commas,
as the number of bad words in everyday speech,
not to break into prose, nor, especially, in the verse.
There was a large railway station have damaged in the war,
with a facade, where amusement than the world outside.
There, with a green tree in the window of airlines
I wake up to a monkey, dormant in me.
And when the winter, Fortunatus, enveloped in the quarter-line,
I'd missed in the Gallery, where each sheet
- Especially Ingres or David -
as the birthmark would look slick.
At dusk, I'd watched in the herd
lowing vehicles scurrying hither and thither
by slender columns with Doric naked hairstyle
serene whitened on the front of the Court.
III
There would be the coffee house with thumbs up blancmange,
where, saying that what we twentieth century, if there is already
nineteenth century, I have seen the eyes colleague
long focused on a fork or knife.
There must be the street with trees in two rows,
entrance with torso nymphs in a niche and stuff;
and the portrait would hang in the living room, giving you an idea
how the hostess looked, being young.
I listened to a steady voice, tells the story of things
not related to a candlelit dinner,
and fire in the fireside, Fortunatus, would cast a crimson glow of
in the green dress. But in the end withered.
Time, the current unlike water
horizontally from Tuesday to Wednesday,
in the darkness there would smoothes wrinkles
and erase the traces of their own would be.
IV
And there would be monuments. I would know the names
Not only bronze riders vsunuvshih in stirrups
the history of his foot, but theirs pets,
given the imprint left by them on
the population of the city. And adhering to the lip
Cigarettes strongly midnight walk back to her,
like a gypsy on the palm of cracks on asphalt
I wondered would hiccuping aloud about his fate.
And whenever I was captured as a result of espionage,
subversive activity, vagrancy, menazh-
a-trois, and the crowd would besnuyas around, screaming,
jabbing at me tired out demonstrative: & quot; not ours! & quot; -
I would be secretly happy, whispering to himself: & quot; Look
This is your chance to find out what it looks like from the inside
something that you've been looking outside;
Memorize the details, exclaiming & quot; Vive la Patrie! & quot; Смотрите также: | |
