Борис Пастернак
Вакханалия
Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идет.
Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны
Свечек пламенем снизу
Слабо озарены.
А на улице вьюга
Все смешала в одно,
И пробиться друг к другу
Никому не дано.
В завываньи бурана
Потонули: тюрьма,
Экскаваторы, краны,
Новостройки, дома,
Клочья репертуара
На афишном столбе
И деревья бульвара
В серебристой резьбе.
И великой эпохи
След на каждом шагу
B толчее, в суматохе,
В метках шин на снегу,
B ломке взглядов, симптомах
Вековых перемен,
B наших добрых знакомых,
В тучах мачт и антенн,
На фасадах, в костюмах,
В простоте без прикрас,
B разговорах и думах,
Умиляющих нас.
И в значеньи двояком
Жизни, бедной на взгляд,
Но великой под знаком
Понесенных утрат.
"Зимы", "Зисы" и "Татры",
Сдвинув полосы фар,
Подъезжают к театру
И слепят тротуар.
Затерявшись в метели,
Перекупщики мест
Осаждают без цели
Театральный подъезд.
Все идут вереницей,
Как сквозь строй алебард,
Торопясь протесниться
На "Марию Стюарт".
Молодежь по записке
Добывает билет
И великой артистке
Шлет горячий привет.
За дверьми еще драка,
А уж средь темноты
Вырастают из мрака
Декораций холсты.
Словно выбежав с танцев
И покинув их круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.
Все в ней жизнь, все свобода,
И в груди колотье,
И тюремные своды
Не сломили ее.
Стрекозою такою
Родила ее мать
Ранить сердце мужское,
Женской лаской пленять.
И за это быть, может,
Как огонь горяча,
Дочка голову сложит
Под рукой палача.
В юбке пепельно-сизой
Села с краю за стол.
Рампа яркая снизу
Льет ей свет на подол.
Нипочем вертихвостке
Похождений угар,
И стихи, и подмостки,
И Париж, и Ронсар.
К смерти приговоренной,
Что ей пища и кров,
Рвы, форты, бастионы,
Пламя рефлекторов?
Но конец героини
До скончанья времен
Будет славой отныне
И молвой окружен.
То же бешенство риска,
Та же радость и боль
Слили роль и артистку,
И артистку и роль.
Словно буйство премьерши
Через столько веков
Помогает умершей
Убежать из оков.
Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река,
Как играют алмазы,
Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено,
Как игралось подростку
На народе простом
В белом платье в полоску
И с косою жгутом.
И опять мы в метели,
А она все метет,
И в церковном приделе
Свет, и служба идет.
Где-то зимнее небо,
Проходные дворы,
И окно ширпотреба
Под горой мишуры.
Где-то пир. Где-то пьянка.
Именинный кутеж.
Мехом вверх, наизнанку
Свален ворох одеж.
Двери с лестницы в сени,
Смех и мнений обмен.
Три корзины сирени.
Ледяной цикламен.
По соседству в столовой
Зелень, горы икры,
В сервировке лиловой
Семга, сельди, сыры,
И хрустенье салфеток,
И приправ острота,
И вино всех расцветок,
И всех водок сорта.
И под говор стоустый
Люстра топит в лучах
Плечи, спины и бюсты,
И сережки в ушах.
И смертельней картечи
Эти линии рта,
Этих рук бессердечье,
Этих губ доброта.
И на эти-то дива
Глядя, как маниак,
Кто-то пьет молчаливо
До рассвета коньяк.
Уж над ним межеумки
Проливают слезу.
На шестнадцатой рюмке
Ни в одном он глазу.
За собою упрочив
Право зваться немым,
Он средь женщин находчив,
Средь мужчин нелюдим.
В третий раз разведенец
И дожив до седин,
Жизнь своих современниц
Оправдал он один.
Дар подруг и товарок
Он пустил в оборот
И вернул им в подарок
Целый мир в Boris Pasternak
Bacchanalia
Town. Winter sky.
Darkness. Split gates.
Boris and Gleb
Light and service goes.
Foreheads praying, rises
And old shushuna
Candles flame bottom
Weakly illuminated.
And on the street blizzard
All mixed in one thing
And break together to each other
Nobody is given.
In the overestimation of Burana
Potted: prison,
Excavators, cranes,
New buildings, houses,
Whops repertoire
On the poster post.
And the trees of Boulevard
In silver thread.
And the Great Epoch
Track at every step
B TURNING, IN SUMMER,
In tire labels in the snow,
B breaking views, symptoms
Age-old changes
B our good acquaintances
In the clouds of mast and antennas,
On the facades, in the costumes,
In simplicity without embellishment,
B conversations and thought
Delive us.
And in meanings
Life, poor in look,
But great under the sign
Incurred loss.
"Wimes", "zis" and "Tatras",
Shifting strip headlights
Drive up to theater
And blind sidewalk.
Lost in the blizzard
Disabled seats
Besieged without a goal
Theatrical entrance.
Everyone goes the string
How through the alabard
Hurrying to protest
On Maria Stewart.
Youth on the note
Maid tickets
And the Great Artist
Freight hot hi.
Over the door there is still a fight,
And the difference between the dark
Grow from Mraka
Scenery canvas.
As if swollen from dancing
And leaving their circle,
Queen Scottish
Suddenly appears.
All in it life, all freedom,
And in the chest, Kolotier,
And prison vaults
Did not break it.
Dragonfly so
Her mother gave birth
Hurray the heart of men
Female caress captive.
And for it to be, maybe
Like fire hot
The daughter of the head will fold
Under the hand of the executioner.
In the skirt asia
Sat down with the edge of the table.
Rampa bright below
She pours light on the hem.
Nick vertihvostka
Most of the avgar
And poems and stage
And Paris, and Ronsar.
To death sentenced
What is food and shelter
Rips, forts, bastions,
Flame of reflectors?
But the end of the heroine
Before Skonchania Times
Will be glory now
And Molva is surrounded.
The same risk rabies
The same joy and pain
Merged the role and artist,
And artist and role.
Like a rue of premiere
Through so many centuries
Helps deceased
Run from the shacks.
How much must the courage
To play for century,
How the ravines play
As the river plays,
How to play diamonds,
How Wine Plays,
How to play without failure
Sometimes destined
As a teenager played
On the people of simple
In a white striped dress
And with a silent harness.
And again we in the blizzard,
And she is all sweeping,
And in church chassion
Light and service goes.
Somewhere winter sky
Passing yards,
And shirpotreb window
Under Might Mishura.
Somewhere a feast. Somewhere drunk.
Name-day bush.
Fur up, inside out
Couple with heavy clothes.
Doors from the stairs in the Songs,
Laughter and opinions exchange.
Three lilac baskets.
Ice cyclamen.
Next door to the dining room
GREEN, Mountains Icres,
In serving Lilyova
Salmon, herring, cheese,
And criste napkins,
And season acuity
And wine all colors
And all vodka variety.
And under the story
Chandelier Topit in the rays
Shoulders, backs and busts,
And earrings in the ears.
And fatal ship
These mouth lines,
These hands of heartlessness,
These lips are kindness.
And on these sofa
Looking like Maniac,
Someone drinks silently
Before dawn brandy.
All over me
Shed a tear.
On the sixteenth ram
Not in one thing.
Behind his efforts
The right to name is dumb
He is among women who are found
Important men in unhlludy.
For the third time the breeder
And surviving to the seen
Life of their contemporaries
He justified alone.
Gift girlfriends and timers
He put into circulation
And returned to them as a gift
Whole world B. Смотрите также: | |
