Отчего не рубит мой топор,
Оттого ль, что воля не крепка,
Или сильно так дрожит рука,
Или зря веду я сам с собою разговор.
Будто видит дерево насквозь,
Будто знает, как я буду жить,
И кому затем меня рубить,
И с таким трудом из сердца вылезает гвоздь.
И жалеет тишина вокруг,
Видя, как старательно душу
Ярость, и взволнованно дышу
Миром, вытряхая из себя всю груду мук.
И лежу на осени-руке,
Весь усыпан листьями и мхом,
По сравненью с великаном - гном,
Капля безутешности в уверенной реке.
Я живой под деревом живым,
Весь окутан нитями дождя.
Стану очень, очень долго ждать
Ветра, пусть разгонит сигареты мутный дым.
Задремлю, устав от черных слез,
И увижу деревом себя.
Как молюсь, под топором скрипя,
И смотрю, как кто-то мои руки в печь понес.
Ненависти нет и страха нет,
Только непонятная любовь,
Катится смола как будто кровь,
Катится моя смола далекий ярких лет.
И, вздохнув, последний раз ложусь
На давно засохшую траву.
Топоры меня на части рвут,
Но за жизнь с надежной не цепляюсь, не держусь.
Потому что вижу сквозь кусты
Молодой, оставленный мной след.
И не жаль произошедших бед.
Ведь остаться одному - страшнее нет беды.
И проснусь, и побреду домой,
Теребя за пазухой топор.
И не стану обновлять забор,
И останусь к сговору безглазый да немой.
