І знов лечу. Земля чорніє.
Дрімає розум, серце мліє.
Дивлюся: хати над шляхами
Та городи з стома церквами,
А в городах, мов журавлі,
Замоштрували москалі;
Нагодовані, обуті
І кайданами окуті,
Моштруються... Далі гляну:
У долині, мов у ямі,
На багнищі город мріє;
Над ним хмарою чорніє
Туман тяжкий... Долітаю —
То город безкраїй.
Чи то турецький,
Чи то німецький,
А може, те, що й московський.
Церкви, та палати,
Та пани пузаті,
І ні однісінької хати.
Смеркалося... огонь огнем
Кругом запалало,
Аж злякавсь я... «Ура! ура!
Ура!» — закричали.
«Цу-цу, дурні! схаменіться!
Чого се ви раді!
Що горите?» — «Экой хохол!
Не знает параду.
У нас парад! Сам изволит /272/
Сегодни гуляти!»
«Та де ж вона, тая цяця?»
«Бон видишь — палаты».
Штовхаюсь я; аж землячок,
Спасибі, признався,
З циновими ґудзиками:
«Де ты здесь узялся?»
«З України». — «Так як же ти
Й говорить не вмієш
По-здешнему?» — «Ба ні, — кажу, —
Говорить умію,
Та не хочу». — «Экой чудак!
Я всі входи знаю,
Я тут служу, коли хочеш,
В дворец попытаюсь
Ввесты тебе. Только, знаєш,
Мы, брат, просвищенны, —
Не поскупись полтинкою...»
Цур тобі, мерзенний
Каламарю... І зробився
Я знову незримий
Та й пропхався у палати.
Боже мій єдиний!!
Так от де рай! Уже нащо
Золотом облиті
Блюдолизи; аж ось і сам,
Високий, сердитий,
Виступає; обок його
Цариця- небога,
Мов опеньок засушений,
Тонка, довгонога,
Та ще, на лихо, сердешне
Хита головою.
Так оце-то та богиня!
Лишенько з тобою.
А я, дурний, не бачивши
Тебе, цяце, й разу,
Та й повірив тупорилим
Твоїм віршемазам.
Ото дурний! а ще й битий,
На квиток повірив
Москалеві; от і читай,
І йми ти їм віри!
За богами — панства, панства /273/
В серебрі та златі,
Мов кабани годовані,
Пикаті, пузаті!..
Аж потіють, та товпляться,
Щоб то ближче стати
Коло самих: може, вдарять
Або дулю дати
Благоволять; хоч маленьку,
Хоч півдулі, аби тілько
Під самую пику. И вновь лечу. Земля чернеет.
Дремлет разум, сердце замирает.
Смотрю: дома над путями
И огороды с сотней церквями,
А в городах, как журавли,
Замоштрувалы солдаты;
Накормлены, обутые
И кандалами окованные,
Моштруються ... Далее гляну:
В долине, как в яме,
На болота город мечтает;
Над ним облаком чернеет
Туман тяжелый ... долетает -
То огород бескрайней.
То турецкий,
То немецкий,
А может, то, что и московский.
Церкви, и палаты,
И господа пузатые,
И ни одной-единственной комнаты.
Смеркалось ... огонь огнем
Кругом запылало,
Вплоть испугался я ... «Ура! ура!
Ура! » - закричали.
«Цу-цу, дураки! опомнитесь!
Чего это вы рады!
Что горите? » - «экой хохол!
НЕ знает парада.
У нас парад! Сам изволит / 272 /
Сегодня гулять! »
«Да где же она, тая цаца?»
«Бон видишь - палаты».
Толкаюсь я; вплоть землячек,
Спасибо, признался,
С Цинов пуговицами
«Где ты здесь узялся?»
"Из Украины". - «Да как же ты
И говорит не умеешь
Во-здешнему? » - «Да нет, - говорю, -
Говорит умею,
И не хочу ». - «экой чудак!
Я все входы знаю,
Я здесь служу, если хочешь,
В дворец попытаюсь
Ввесты тебя. Только, знаешь,
Мы, брат, просвищенны, -
НЕ поскупись полтинкою ... »
Чур тебе, мерзкий
Чернильницу ... И сделался
Я снова незримый
И протиснулся в палаты.
Боже мой единственный !!
Так вот где рай! уже зачем
золотом облиты
блюдолизы; вот и сам,
Высокий, сердитый,
выступает; обок его
Цариця- племянница,
Как опенок засушенный,
Тонкая, длинноногая,
И еще, на беду, сердечных
Хита головой.
Так вот это и богиня!
Горе с тобой.
А я, дурак, не видя
Тебя, цацей, ни разу,
И поверил тупорылым
Твоим виршемазам.
Вот глупый! но и бит,
На билет поверил
солдату; вот и читай,
И мало нужно полагаться ты им веры!
Богов - дворянства, помещиков / 273 /
В золотых и златые,
Как кабаны откормленные,
Мордастые, пузатые! ..
Вплоть потеют, и толпятся,
Чтобы то ближе стать
Круг самих: может, ударят
Или кукиш дать
благоволят; хоть маленькую,
Хотя пивдули, лишь бы
Под самую морду. Смотрите также: | |
