Чувство одиночества схоже, наверное, с чувством женщины:
в уголках темных губ что-то лучится, играет, плещется –
золотистые рыбки предзнаний… между ним и тобой родство,
ты читаешь в нем ожидание, робость, усмешку, некий призыв…
с ним легко, с ним, ты, в шутку, конечно, пока на «вы»,
но всё ближе и ближе это юное, угловатое существо.
Ты уже его любишь, идешь за его чуть слышной свирелью.
Тишина в свирели так прихотлива, так неразборчива, так
разговорчива с богом, повторяющим себе самому – не верю…
Оно еще помнит о чем-то многажды большем, чем
всё то, что вберет с нуля, оно забралось на чердак
и живет там с тобой, и читает Песни великого царства Чэнь,
и курит украдкой, подбирает для звезд китайские имена,
пахнет рыбацкой сетью, книжной пылью, мятою, луком-севком
и, конечно, счастьем, если у счастья имеется некий запах.
Вот такое оно поначалу, или, можно сказать, такая она…
А дальше ты вдруг обнаруживаешь, что был не знаком
с нею совсем. Как, впрочем, и сам с собой. И как будто залпом
пушечным сотрясет давно обживаемую тишину,
и с неба вниз головою, светясь, посыплются боги, боги,
и падет великое царство Чэнь, как срезанный в жатву колос,
и ты будешь слушать, как дождевые капли стучат по дну
жестяного ведра в старой мазанке, в домике у дороги –
ты провалишься в детство, ты услышишь отцовский голос,
звук его скрипки, норовящий тучу прошить насквозь,
ты станешь легче, чем водомерка, прочней, чем ось,
на которой вращается влажной осенью шар земной,
увидишь, как небо отворяется в сумерках женским лоном.
Одиночество станет жизнью, рождением, смертью, судьбой,
твоей Магдалиной, твоей Марией, сошедшей с Казанской иконы.
Ты разглядишь в пылинках узорность желтых диатомей,
ты поймешь, что возможность быть с целым миром наедине
не метафора вовсе – для этого нужен всего лишь чайник,
закипающий, дождь за окном, какой-то мотив печальный
из старенькой радиолы, какая-то детская блажь в уме,
и еще искусство не сожалеть о мелькнувшем, как всполох, дне,
об ускользающем времени – дар начисто забывать о нём
и предаваться всецело жизни, заполонившей воздух,
впрыснутой в чай с бергамотом, в музыку, в кончики пальцев,
пропитавшей табак в папиросах, сквозняк напустившей в дом,
впустившей все одиночества мира в качестве постояльцев,
и ты уверишься, что по образу и подобию своему был создан,
ты станешь богом своего одиночества и его рабом,
гением, сумасшедшим, последней ничтожной тварью,
чистой природой, голой абстракцией, дышащей пустотой,
Фауст, проснувшись в тебе, закричит в этот миг: «постой,
остановись мгновение, ты»… Ты не ведаешь, чем потом
обернется мгновенье, какой ледяной опоит отравой
возлюбленное одиночество, став безумной Ксантиппой,
чудовищем, пожирающим алчно вместе с самим собою
того, кто искал в нем покоя, прибежища, избавленья
всякий раз, когда умирал от вины и слепящей боли…
И хотелось вина и почти уже смертной какой-то лени…
Тебя прощали, и ты, виноватый, их всех простить бы,
наверное, мог и просить прощенья у всех бы должен –
у матери, друга, жены, мотылька, лепестка, травинки,
у сына, который один у тебя – за то, что так одиноки
мы все от рожденья… но, Боже, сколько страданья в лике
Казанской твоей… или это всего лишь играют блики
свечей, и тщетные ожиданья лукаво всё множат, множат,
и голос знакомый зовет тебя в путь далекий… The feeling of loneliness is probably similar to the feeling of a woman:
in the corners of dark lips something radiates, plays, splashes -
golden fish of foreknowledge ... kinship between him and you
you read in him expectation, timidity, a grin, a certain appeal ...
it’s easy with him, with him, you, for fun, of course, while on “you”,
but closer and closer this young, angular creature.
You already love him, you follow his barely audible pipe.
The silence in the pipe is so whimsical, so illegible, so
talkative with God, repeating to himself - I do not believe ...
It still remembers something much more than
all that will take from scratch, it climbed into the attic
and lives there with you, and reads the Songs of the Great Kingdom of Chen,
and smokes furtively, picks up Chinese names for the stars,
it smells of fishing net, book dust, mint, onion set
and, of course, happiness, if happiness has a certain smell.
Here it is at first, or, one might say, such it ...
And then you suddenly discover that you were not familiar
with her at all. As, however, with himself. And as if in one gulp
the long silenced silence will shake the cannon,
and from the sky, the gods, the gods, will shower head down, shining,
and the great kingdom of Chen will fall, like a spike cut into the harvest,
and you'll listen to raindrops banging on the bottom
a tin bucket in an old hut, in a house by the road -
you fall into childhood, you hear your father’s voice,
the sound of his violin, striving a cloud to flash through,
you will become lighter than a water strider, stronger than an axis,
on which the globe of the earth rotates in wet autumn,
you will see how the sky opens at dusk with a female bosom.
Loneliness will become life, birth, death, fate,
your Magdalene, your Maria, descended from the Kazan icon.
You see in the specks of dust the pattern of yellow diatoms,
you will understand that the opportunity to be alone with the whole world
not a metaphor at all - you just need a kettle for this,
boiling, rain outside the window, some kind of sad motive
from an old radio, some kind of childish whim in my mind,
and still the art of not regretting a day that flashed like a flush,
about elusive time - the gift of completely forgetting about it
and indulge completely in life that has filled the air,
injected into bergamot tea, music, fingertips,
soaked tobacco in cigarettes, drafty letting go into the house,
letting in all the loneliness of the world as guests,
and you will be sure that in the image and likeness was created,
you will become the god of your loneliness and his slave
a genius, a madman, the last insignificant creature,
pure nature, bare abstraction, breathing emptiness,
Faust, waking up in you, will scream at that moment: “Wait,
stop the moment, you "... You do not know what then
the moment will turn around
beloved loneliness, becoming insane Xanthippe,
a monster devouring greedily with himself
one who sought in him peace, refuge, deliverance
whenever he died of guilt and blinding pain ...
And I wanted some wine and some kind of mortal laziness ...
They forgave you, and you, guilty, would forgive them all,
probably he could have asked for forgiveness from everyone should -
mother, friend, wife, moth, petal, blade of grass,
with your son, who is alone with you - for being so alone
we are all from birth ... but, God, how much suffering is in the face
Your Kazan ... or is it just flare playing
candles, and futile expectations craftyly multiply everything, multiply,
and a familiar voice calls you on a long journey ... Смотрите также: | |
