Мари, мне кажется, что вы еще не спите.
Ночь зимним ветром виснет на стекле.
От лампы круг. Среди заглавных литер,
слепых бумаг на письменном столе,
волшебный звук - прозрачный город Питер
в изящной рамочке. Как слезы на смоле,
отполированно блистает белой нитью
холодный ветер. И на всей большой земле
нет места нам. По крайне мере - тесно.
И очень хочется рвануть за отворот,
чтоб воздуху набрать, но это неуместно.
Мари, проблемы запускания в расход
настолько выбелены, что неинтересны.
Раз так, то лучше любоваться на восход,
выть от любви, порой кристально-честно
не прятать слез, пролитых в этот год.
Жить пилигримами в ободранных кварталах,
жевать травинки, знать хороший тон,
смотреть на то, как в залах и подвалах
смеется клавишами глупый саксофон,
мерцает джаз в ночных блестящих барах,
в подземный круг летит пустой вагон.
Я узнаю в плывущих мерно парах
всех нас, Мари, и тех, кто вышел вон.
Но звоном эпитафий и заздравных
мы снова бьем бокалы, ждем, живем
и любим между делом. Как за равных,
опять же принимаем тех, с кем пьем,
хотя не надо бы порой... Да что я, право,
ведь жизнь мила, как пиво жарким днем,
она ж отсрочка затянувшейся расправы,
а все, что прожито, - лишь хитрый ход конем.
Плевать, Мари, что снова разменяли
пустое время на долги... Давайте спать.
Вы очень далеко, давно меня не звали,
да и не позовете. Вот опять
слепой огонь на дальнем перевале
сошел с ума и тихо жмется вспять.
Куда ни сдвинешь крышу - форма стали,
мы тихо чокнутые, мир нам всем под стать.
Вот наконец вы и уснули. За морями
праодиночества снаружи - бред внутри.
Пар от дыхания, сливаясь с фонарями,
летит по ветру. Ночь, зима... Смотри,
коль есть глаза, на то, что было нами,
а ныне штрих на фоне ветра. Скоро три.
Трамваи съели город. Лед и камень.
Не просыпайтесь здесь. Здесь холодно, Мари. Marie, it seems to me that you are still awake.
The night hangs on the glass with a winter wind.
A circle from the lamp. Among the capital letters,
blind papers on the desk,
magic sound - transparent city of Peter
in an elegant frame. Like tears on tar
shines polished with white thread
cold wind. And throughout the great land
there is no place for us. At least it's cramped.
And I really want to pull at the lapel,
to draw air, but this is inappropriate.
Marie, problems running into consumption
so bleached that they are not interesting.
If so, then it is better to admire the sunrise,
howl with love, sometimes crystal-honest
not to hide the tears shed this year.
Live as pilgrims in stripped blocks
chewing blades of grass, know good form,
look at how in halls and basements
the stupid saxophone laughs with the keys,
jazz flickers in shiny night bars
an empty carriage flies into the underground circle.
I recognize in steadily floating pairs
all of us, Marie, and those who went out.
But with the ringing of epitaphs and healthy
we hit the glasses again, wait, live
and love between times. As equals
again we accept those with whom we drink,
although sometimes it would not be necessary ... but what am I, really,
because life is sweet, like beer on a hot day,
she is a postponement of a protracted reprisal,
and all that has been lived is only a cunning knight's move.
Don't give a damn, Marie, we got it back again
waste time for debts ... Let's sleep.
You are very far away, you haven't called me for a long time,
and you will not call. Here again
blind fire on a distant pass
lost his mind and quietly huddles back.
Wherever you move the roof, the shape of steel
we are quietly nuts, the world is a match for us all.
You finally fell asleep. Overseas
loneliness outside - delirium inside.
Breathing steam, merging with lanterns
flies in the wind. Night, winter ... Look,
if there are eyes, to what was us,
and now a stroke against the background of the wind. Soon three.
The trams ate the city. Ice and stone.
Don't wake up here. It's cold in here, Marie. Смотрите также: | |
