Все сохраняется..
Даже каштаны в твоей ладошке,
двадцать лет назад упавшие с крон.
И, когда чернеют фамильные вилки, ложки,
и расступится морем иная утварь -люди ищут порталы в замки,
где ничем нельзя обладать, кроме консервной банки,
из которой дети делают телефон.
Желудь с шапкой, грецкий орех и солнце
в пыльном просвете крыши, как мед, коричневой.
Самое нужное, знать,
нам остается
для обустройства дома, впервые-личного.
Радость бездомным!Вечный покой бесприютным!
Тлеют, как торф, потолки, размывая предел.
Но почему я боюсь не пространств безлюдных,
а человека, чью жертву никто не презрел?
Более всех
приволий пустых и белых -
тех собратьев, чья жертва не догорела,
я устрашилась, брат,и дары в корзине
превратились в дым уходящий синий.
Но хранится в пригоршни цвет акаций,
Жизнь назад добытый с весенних крон.
Думала, что истлели, что только снятся,
прихожу в тот дом, куда чад поднялся-
а сады цветут..
по- прежнему широко.
Everything is saved ..
Even chestnuts in your palm
fallen from the crowns twenty years ago.
And when the family forks, spoons turn black,
and other utensils will part by the sea - people are looking for portals to castles,
where nothing can be possessed but a tin can,
from which children make a telephone.
Acorn with a hat, walnut and sun
in the dusty skylight of the roof, honey brown.
The most necessary thing to know
it remains for us
for home improvement, first-time personal.
Joy to the homeless! Eternal rest to the homeless!
Ceilings smolder like peat, eroding the limit.
But why am I not afraid of empty spaces,
and a man whose sacrifice no one despised?
More than all
the privilege of empty and white -
those brothers whose sacrifice has not burned out,
I was afraid, brother, and the gifts are in the basket
turned into a fading blue smoke.
But the color of acacia is stored in handfuls,
Life back harvested from spring crowns.
I thought that they had decayed, that they were only dreaming
I come to the house where the child went up-
and the gardens are blooming ..
still wide.
