Год шёл две тысячи тринадцатый к концу, была битком московская подземка.
От трёх вокзалов я в Черёмушки домой по ветке красной ехал по прямой.
Там, в Черёмушках, не ждал меня, не чаял свой когда-то дом с двором — когда-то общим,
чьих сегодняшних гримас я не пойму, и где не только я не ведом никому,
но даже дворник, когда-то внятный персонаж, теперь бесцветный. Знаком не всем,
кто ежечасно задает ему несметный объём работ.
Хоть круглый год мети, повсюду мусор, сор, а к рождеству подавно: вдвое, втрое.
Хлам, ветошь, пепел, всякий жмых и прочий прах со всех сторон, не только от нерях.
Днём и ночью прах летит, ползёт, струится с крыш, из люков, из щелей — и форточек.
Он шуршит, сбиваясь в частую пыльцу, и шепчет мне, когда-то честному жильцу:
"Катапультируй себя отсюда! Видишь сам: крещендо, престо, растёт завал.
Однажды ты с ведерком шасть, а нету места, чтоб дальше класть.
Сам-то, допустим, я отвлечься предпочту, чем дикарей бранить единокровных.
Вежды захлопну, придержу родной язык, но жаль, что, дворник, ты не автор книг.
Мог бы, дворник, ты, как я, по меньшей мере, раз в квартал сменить квартал — Москва большая.
Взять тайм-аут, снять коттедж на Хорошёвском на шоссе и там сложить о нас эссе.
Но для того ли уже и так, считай, навек бежал поспешно в столицу ты
от захолустья своего. Да нет, конечно, не для того.
По ветхой ветке прямо к дому ехал я, душа была полна, как в том романсе.
Важный мерещился рубеж, хотелось петь, не глядя вспять, загадывая впредь.
Был согласен я, едва вернутся будни, встать с зарёю и шагнуть — навстречу ей.
В бой, в отрыв, на космодром, на референдум, через грязь, опять увязнуть не боясь.
А после, после на полдороге руки врозь и очи долу... Увяз, увяз.
Налипла крепко — не отмыть. Я ехал к дому, хотелось выть.
Из глубины поднявшись, парк пересеку. Зима не в счет: тепло — ни льда, ни снега.
Ёлки, метёлки, ясли, буйволы, волхвы... Вместить Москву не хватит головы.
Груб дикарь, зато нутром, допустим, чуток. Дважды два, допустим, пять — шесть, семь, восемь...
Не без умысла объедки напоказ кладёт жилец — он обнадёживает нас:
"Привет, приматы! Смотрите, вот лежит отход. Он мой, он крупный, его масштаб
под стать доходу моему." И запах трупный присущ ему.
Год шёл две тысячи тринадцатый долой, уже рвались в Черёмушках петарды.
Дворник вокруг себя глядел из-подо лба, моргая оком тёмным, как судьба. Two thousand, thirteenth of the year, was two thousand, the Moscow subway was the bitch.
From three stations, I went to the black cheerper on the branch red driving in a straight line.
There, in the cereals, I did not wait for me, I did not care my once the house with the courtyard - sometime common,
whose today's grimas I do not understand, and where not only I do not know anyone,
But even the janitor, sometime a clear character, now colorless. Not everyone is familiar
Who is hourly asking him a reasonable amount of work.
At least a year round, the Metta, the garbage, litter, and for Christmas is suppressed: twice, three times.
Trash, rags, ash, every cake and other dust from all sides, not only from Nari.
In the afternoon and at night, the dust flies, crawling, flows from the roofs, from the hatches, from the gaps - and the vessels.
He is a rustle, knocking on frequent pollen, and whispers to me, once a honest tenant:
"Catapult yourself from here! You see himself: Krefezdo, Prestora, grows the block.
One day you walk with a bucket, and there is no place to put on to put.
Self, let's say, I will prefer the savages to scold the only one.
Lubesklohluna, it is done by the native language, but it is a pity that, janitor, you are not the author of books.
Could, the janitor, you, like me, at least once a quarter to change the quarter - Moscow is big.
Take a time-out, remove the cottage on the good one on the highway and there to fold about us essay.
But for that, and so, consider, forever ran hastily in the capital you
From my outback. No, of course, not in order.
On a branch branch, I was driving straight to the house, the soul was full, as in that romance.
Storyly experienced the frontier, I wanted to sing, not looking back, makes himself to continue.
I agreed, we barely return weekdays, to get up with the boost and step to meet her.
Battle, in a gap, on the cosmodrome, to a referendum, through the dirt, again get bogged off without fear.
And after, after halfway, the hands apart and the eyes of the eye ... stuck, stuck.
Naliple is hard - not to wash. I drove to the house, I wanted to swell.
From the depths rising, the park is crossing. Winter does not count: Heat - neither ice, nor snow.
Christmas trees, sweaters, nursery, buffaloes, Magi ... It is not enough to accommodate Moscow.
Rough savage, but in the chutter, let's say a bit. Twice two, let's say, five - six, seven, eight ...
Not without intent unicked at the bottom of the apartment - he hides us:
"Hello, Primates! Look, here is a waste. He is mine, it is a big, its scale
To become my income. "And the smell of the body is inherent in him.
For a year, two thousand thirteen dollars, have already rushed in the mushrooms of Petarda.
The janitor around him looked out of his forehead, blinking with a dark as fate. Смотрите также: | |
