Он от ворот дворцового парка ведет в Энрид. Старые липы смотрят вослед ему через стены парка, будь то в пасхальные дни, когда дорога светлой нитью бежит мимо покрывающихся свежей зеленью нив и пробуждающихся лугов, будь то ближе к Рождеству, когда в метель она пропадает из виду за первым же холмом. От распятия, стоящего в поле, она сворачивает к лесу. Близ опушки она привечает высокий дуб, под которым стоит грубо сколоченная скамья. Бывало, на этой скамье лежало сочинение того или иного великого мыслителя, которого пытался разгадать неловкий юный ум. Когда загадки теснили друг друга и не было выхода из тупика, тогда на подмогу приходил идущий полем проселок. Ибо он безмолвно направляет стопы идущего извилистой тропой через всю ширь небогатого края. И до сих пор мысль, обращаясь к прежним сочинениям или предаваясь собственным опытам, случается, вернется на те пути, которые проселок пролагает через луга и поля. Проселок столь же близок шагам мыслящего, что и шагам поселянина, ранним утром идущего на покос. С годами дуб, стоящий у дороги, все чаще уводит к воспоминаниям детских игр и первых попыток выбора. Порой в глубине леса под ударами топора падал дуб, и тогда отец, не мешкая, пускался в путь напрямик через чащобу и через залитые солнцем поляны, чтобы заполучить для своей мастерской причитающийся ему штер древесины. Тут он, не торопясь, возился в перерывах, какие оставляла ему служба при башенных часах и колоколах - и у тех, и у других свое особое отношение к времени, к временному. Мы же, мальчишки, мастерили из дубовой коры кораблики и, снабдив гребными банками и рулем, пускали их в ручье Меттенбахе, или в бассейне у школы. Эти дальние плавания еще без труда приводили к цели, а вскоре оканчивались на своем берегу. Грезы странствий еще скрывались в том едва ли замечавшемся сиянии, какое покрывало тогда все окружающее. Глаза и руки матери были всему границей и пределом. Словно хранила и ограждала все бытие и пребывание ее безмолвная забота. И путешествиям-забавам еще ничего не было ведомо о тех странствиях и блужданиях, когда человек оставляет в недосягаемой дали позади себя любые берега. Меж тем твердость и запах дуба начинали внятнее твердить о медлительности и постепенности, с которой растет дерево. Сам же дуб говорил о том, что единственно на таком росте зиждется все долговечное и плодотворное, о том, что расти означает - раскрываться навстречу широте небес, а вместе корениться в непроглядной темени земли; он говорил о том, что самородно-подлинное родится лишь тогда, когда человек одинаково и по-настоящему готов исполнять веления превышних небес, и хоронится под защитой несущей его на себе земли. И дуб продолжает по-прежнему говорить это проселку, который, не ведая сомнений в своем пути, проходит мимо него. Все, что обитает вокруг проселка, он собирает в свои закрома, уделяя всякому идущему положенное ему. Те же пахотные поля и луга по пологим скатам холмов во всякое время года сопровождают проселок на его пути, приближаясь и удаляясь. Все одно: погружаются ли в сумерки вечера альпийские вершины высоко над лесами, поднимается ли в небеса, навстречу летнему утру, жаворонок там, где проселок пролег грядою холмов, дует ли со стороны родной деревни матери порывистый восточный ветер, тащит ли на плечах дровосек, возвращаясь к ночи домой, вязанку хвороста для домашнего очага, медленно ли бредет, переваливаясь, подвода, груженная снопами, собирают ли дети первые колокольчики на меже луга или же туманы целые дни тяжкими клубами перекатываются под нивами - всегда, везде, и отовсюду в воздухе над дорогой слышится зов - утешение и увещание, в котором звучит все то же самое. Простота несложного сберегает внутри себя в ее истине загадку всего великого и непреходящего. Незваная, простота вдруг входит в людей и, однако, нуждается в том, чтобы вызревать и цвести долго. В неприметности постоянно одного и того же простота таит свое благословение. А широта всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В немотствовании ее речей, как говорит Эккехардт, старинный мастер в чтении и жизни. Бог впервые станови
It leads from the gates of the palace park to Enrid. Old lindens look after him through the walls of the park, whether on Easter days, when the road runs with light thread past fresh fields and awakening meadows, whether closer to Christmas, when it disappears into the snowstorm from behind the first hill. From the crucifix standing in the field, she turns to the forest. Near the edge, she welcomes a tall oak tree, under which stands a roughly hammered bench. Sometimes, on this bench lay the composition of one or another great thinker whom an awkward young mind tried to solve. When puzzles crowded each other and there was no way out of the impasse, then a country-going field came to the rescue. For he silently directs the feet of a walking path along a winding path across the wide expanse of a rather poor region. And until now, the thought, referring to previous works or indulging in their own experiences, happens to return to the paths that the country lays through meadows and fields. The country road is as close to the steps of the thinker as the steps of the villager, who goes to the mowing in the early morning. Over the years, an oak tree standing on the road increasingly leads to the recollections of children's games and the first attempts at choice. Sometimes, in the depths of the forest, under the blows of an ax, an oak fell, and then my father, without hesitation, set off straight through the thicket and through the sunlit glades in order to get for his workshop a curtain of wood due to him. Then he, slowly, fiddled with the breaks that the service had left for him with tower clocks and bells - both of them had a special relationship with time and time. We, the boys, made boats out of oak bark and, supplying us with rowing cans and a rudder, let them go in the Mettenbach stream, or in the pool near the school. These long voyages still easily led to the goal, and soon ended on their shore. The dreams of wandering still lurked in that hardly noticed radiance, which then covered everything around. The eyes and hands of the mother were the whole boundary and limit. It was as if her silent concern had kept and protected all existence and stay. And travel-fun still did not know anything about those wanderings and wanderings, when a person leaves any coast behind inaccessible distance. Meanwhile, the hardness and smell of the oak began to more clearly repeat the slowness and gradualness with which the tree grows. Oak itself said that the only thing that rests on this growth is long-lasting and fruitful, that growing means opening up to the breadth of heaven and rooting together in the impenetrable crown of the earth; he talked about the fact that a genuinely genuine will be born only when a person is equally and truly ready to obey the orders of the highest heavens and is buried under the protection of the earth that bears him. And the oak continues to say this country road, which, unaware of doubts in its path, passes by it. He collects everything that lives around the country in his bins, devoting to everyone who walks what is due to him. The same arable fields and meadows on gentle slopes of hills at any time of the year accompany a country road in its path, approaching and moving away. All one: whether the alpine peaks plunge high above the forests in the twilight of the evening, whether it rises into the skies towards a summer morning, the lark where the country side has passed by a ridge of hills, whether a gusty east wind blows from the side of the mother’s native village, does the lumberjack drag on its shoulders, returning by night, home, a bundle of brushwood for the hearth, whether the wagons loaded with sheaves wander slowly, waddling, wagging, whether the children collect the first bells at the edge of the meadows, or do fogs spend whole days in heavy clubs rolling under cornfields - always, everywhere, and everywhere air over the road heard the call - consolation and exhortation, which all sounds the same. The simplicity of the uncomplicated preserves within itself in its truth the mystery of all that is great and enduring. Uninvited, simplicity suddenly enters into people and, however, needs to ripen and bloom for a long time. In inconspicuousness, constantly of the same simplicity conceals its blessing. And the breadth of everything that has grown and matured in his stay near the road brings peace. In the non-coercion of her speeches, according to Ekkehardt, an ancient master in reading and life. God first become | |
