Комод. Патефонная злая игла.
Тифозно-иконная комната. Фуга.
Константин Арбенин.
***
Комод. Патефонная злая игла.
Крыло занавески натянуто туго.
Последняя ночь. В полумраке двора -
Сиреневый сумрак. Бессонница. Вьюга.
До Баха и Брехта рукою подать,
И взятки за счастье не очень-то гладки.
Но лишь отвернись - подерутся опять
Голодные псы на собачьей площадке...
И ветер в углах, и остывший камин,
И полночь такая... Но смотрит с портрета
Любимый, которому двести один
Страна отмечает сегодняшним летом.
Живущий в квадрате ноль пять на ноль пять,
Соавтор и цензор великой эпохи,
Он знает, что все повторится опять -
От раннего крика до позднего вздоха,
Что выдохнет свечка, и скрипнет кровать,
И скажет поэт неразумное что-то,
И примутся боги опять обживать
Святые места на подземных пустотах.
Заглохнет рояль и замрет патефон,
Пойдут в штыковую все иглы и спицы.
Бессмысленный час. Несмолкаемый звон.
Семнадцатый век. Не пора ли влюбиться?
Но нет, не пора. Он посмотрит в окно,
А там зарешеченный снег и пороша.
И может, поймет, что любовь - как вино -
Чем старше, тем крепче, но зримей и проще.
Пергаментный век. И все так же сильны
Фантомные боли исписанных перьев.
И кто-то поет, что не будет войны.
И боги готовят себе подмастерьев.
Не каждый идущий пройдет по воде.
Не каждый посадит вселенское древо.
Глядишь, обернется прекрасный Эдем
В музей-заповедник Адама и Евы.
Все яблони срубят, сорвут виноград,
И змей-искуситель застынет, как камень.
Закончится горе. Застроится сад.
И жизнь в житие превратится с веками,
Сто лет одиночества, сжатые в пласт -
Читай не читай, а прожить не придется.
Лишь только сильнее вглядеться в анфас
Торшерного неистребимого солнца.
А там, за стеной, говорят на фарси,
В речах чередуя одышку с оплошкой.
Промозглая полночь. Стоянка такси
На блике иглы патефонной дорожки. Chest of drawers. Gramophone needle evil.
Typhoid icons room. Fugue.
Konstantin Arbenin.
***
Chest of drawers. Gramophone needle evil.
Wing curtains tightly tight.
Last night. In the shadows of the yard -
Purple dusk. Insomnia. Snowstorm.
Before Bach and Brecht hand file,
And bribes for happiness is not very smooth.
But just turn away - come to blows again
Hungry dogs in the canine area ...
And the wind in the corners, and cooled fireplace,
And so at midnight ... But it looks with portrait
My favorite, which two hundred and one
The country celebrates today the summer.
Living in the square zero five zero five,
Co-author and censor the great era,
He knows that everything will be repeated again -
From early to late cry gasp,
What exhale candle and squeaks bed,
And the poet says something unreasonable,
And the gods will again settle
Holy places in underground cavities.
Stall piano and gramophone freeze,
Go to the bayonet all needles and needles.
Gaga hour. Incessant ringing.
Seventeenth century. Do not fall in love it is time?
But no, do not go. He looks out the window,
And there slatted snow and newly-fallen snow.
And maybe he realizes that love - like wine -
The older, the stronger, but the visible and easier.
Butter century. And still strong
Phantom pain scribbled feathers.
And someone is singing, there will be no war.
And the gods themselves prepare apprentices.
Not everyone is going to be held on the water.
Not every plant a universal tree.
You'll see, it will result in beautiful Eden
The Museum-Reserve of Adam and Eve.
All apple trees cut down, pluck grapes,
And the serpent hardens like a stone.
Ends mountain. Zastrow garden.
And life becomes a life of centuries,
Hundred Years of Solitude, compressed into the reservoir -
Read do not read and do not have to live.
As soon as the stronger peer from the front
Torshernogo ineradicable sun.
And there, behind the wall, speak Farsi,
In speeches, alternating with dyspnea oploshkoy.
Dank midnight. cabstand
On Blix gramophone needle track. Смотрите также: | |
