Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом своим к русским.
Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и гиен, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения. The aul, ravaged by the raid, was the same one in which Hadji Murad spent the night before going out to the Russians.
Sado, with whom Hadji Murad stayed, went with his family to the mountains when the Russians approached the aul. Returning to his aul, Sado found his saklya destroyed: the roof was collapsed, and the door and gallery pillars were burned, and the interior was fenced. His son, that handsome boy with shining eyes, who gazed with enthusiasm at Hadji Murad, was brought dead to the mosque on a horse covered with a burka. He was stabbed in the back with a bayonet. A good-looking woman who, during his visit, served Hadji Murad, now in a shirt torn on her chest, revealing her old, sagging breasts, with her hair down, stood over her son and scratched her face in the blood and howled incessantly. Sado with a pick and a shovel went with his family to dig his son's grave. The old man's grandfather was sitting against the wall of a collapsed sakli and, a stern stick, stared blankly in front of him. He just got back from his bee. The two haystacks that had been there were burned; the apricot and cherry trees planted and groomed by the old man were broken and burned, and, most importantly, all the hives with bees were burned. The howling of women was heard in all houses and in the square, where two more bodies were brought. Small children roared with their mothers. The hungry cattle, which had nothing to give, also roared. Adult children did not play, but looked at their elders with frightened eyes.
The fountain was soiled, obviously on purpose, so that no water could be taken from it. The mosque was also polluted, and the mullah with the mutalim cleansed it.
The old owners gathered in the square and, squatting, discussed their situation. No one spoke about hatred of Russians. The feeling that all Chechens, young and old, experienced, was stronger than hatred. It was not hatred, but the non-recognition of these Russian dogs by people and such disgust, disgust and bewilderment at the absurd cruelty of these creatures that the desire to exterminate them, like the desire to exterminate rats, poisonous spiders and hyenas, was as natural a feeling as the feeling of self-preservation. Смотрите также: | |
