Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.
Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести
траектории тел. Вот условие первого хода:
если высветишь ты близлежащий участок пути,
я тебя назову существительным женского рода.
Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,
надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.
Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме
прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.
Тебя надо увешать каким-то набором морфем
(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),
чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме,
обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе...
Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра
продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.
Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
2
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)
шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,
и, как тонкие вши, шевелились на них номера.
У меня за спиной шелестел нарисованный рай,
и по краю его, то трубя, то звеня за версту,
это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай,
словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.
И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,
и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,
заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,
как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.
Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,
этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы
намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой
этот встроенный в ум и устроенный ужас системы.
вот болезненный знак: прогрессирует ад.
Концентрический холод к тебе подступает кругами.
Я смотрю на тебя — загибается взгляд,
и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами.
И в орущем табло застревают последние дни.
И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.
Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —
он сойдется опять. И поставит тебя на колени,
где трехмерный колодец не стоит плевка,
Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар.
В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,
но однако и он не прямей, чем прямая кишка.
И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,
так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,
и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)
попадет твой хребет —
пропоет твоя глотка.
3
В кустах раздвинут соловей.
Над ними вертится звезда.
В болоте стиснута вода,
как трансформатор силовой.
Летит луна над головой,
на пустыре горит прожектор
и ограничивает сектор,
откуда подан угловой. I look at you from so deep graves,
What my mind is before reaching you, it will rise.
We are now, as always, play a comedy in the faces.
You were not at all, and, it means I was also not.
We did not exist in the sick-free chromosomes,
In this sun, large or in a white large protoplasm.
We are still accused of such Mazzon,
In the primitive broth guard with a raised paddle.
We are now, as always, try to reduce again.
trajectory tel. Here is the condition of the first turn:
If you decide a nearby section of the path,
I will name you nouns for women's kind.
Of course, I will find in this hoss flying into the eyes
Proper conflict corresponding to a given scheme.
So, popling from the bottom, triangle to its theorem
sticks forever. You still need to prove.
You need to fuck some kind of morpheme
(in the dazzling form of the wasp blunt morphine),
To recognize you, every time in a corresponding form,
owners tel. The look returned to the initial stanza ...
I look at you from so distant ... game
continues. The move from me will germinate like a brain.
Remove the convoy. We play a comedy in faces.
I sat on a mountain painted where the mountain.
2.
I sat on a mountain painted where the mountain.
I have under my leg (when the plush is on them)
They walked the crowd of the runner in the impassible and blue hell,
And, like thin lice, the numbers moved on them.
I have a painted paradise behind my back,
And on the edge of it, then the pipe, then links for the mile,
This angel flew or a new, clean tram,
Like a boy oblique with a metal tube in the mouth.
And empty hand turns like antenna, altar,
And inside the joint son will repeal with him,
Lorry in the wet and dirling of the Aspen structure,
As a paper hockey goalkeeper unfolded by the wind.
Who now dismembering this complex language and simple,
This folded twice and three times, on the theorem screw
Motted meaning. All length, width, height
This built-in mind and the horror of the system.
Here is a painful sign: progresses hell.
The concentric cold approaches you with circles.
I look at you - a look bend,
And bites your own tail. And in the population knocking boots.
And in the scraper board stuck the last days.
And the runner deer is fixed in the frozen lion.
Splatteing from the bottom, under ice an annual ring zone -
He will come out again. And put you on your knees
where the three-dimensional well is not worth a spit,
Pythagoras on the knees in the mud, and the secant plane of the Tatars.
In this world, there is a straight pistol blow,
But however, he is not direct than the rectum.
And in empty heavens skyscraper only the sky scraper,
Just as the wolfhound never cries the desert wolf,
And when it is meat and cutting (I forgot)
will get your ridge -
Return your throat.
3.
The bushes will spread the nightingale.
The star is spinning over them.
Water is sketched in the swamp
as a power transformer.
Moon flies above his head
Floodlight burns on the wastewater
and limits the sector
Where is served by corner. Смотрите также: | |
