Куплет 1:
Как по наитию седой фонарщик
На горизонте маяк потушит,
И корабли облаков прозрачных
Взобьёт, как будто Морфей подушки.
И полетит белый пух на город,
Что раздирают софизмы в клочья.
И будто в трюме, где спрятан порох,
Чиркнули спичкой – взорвется площадь.
И кто-то в гриме и алой рясе
Подарит лицам живой румянец,
Глаза больные огнем раскрасит,
А разум чарами затуманит.
И толпы бледных, по сути мертвых,
Поверят в праздник, забудут будни.
И заскребут на проспектах метлы,
Как сотни кошек в карман нагрудный.
Забудут привкус и запах смерти,
Раскроют чувства, поверят в чудо.
И пробежит по аллеям ветер,
Как по иголкам душой разутой.
И будет пир как во время мора,
И доктора будут жечь уснувших.
И будто в шаре хрустальном город
Встряхнет рука белоснежной стужи.
И белый тлен все вокруг застелет:
Глазницы, крыши, сердца, карнизы.
И сверху будут плясать метели,
А снизу каждый себя осмыслит.
Как по наитию я выйду в космос,
Я выйду в город из склепа комнаты.
Мне снегом в темечко ударит новость:
Маршрут рассчитанный, а смысл непонятый.
Всё понарошку, как тень и эхо.
Небесный колокол звенит порошею.
В час пик на площади под толщей снега
Я одинок среди тысяч брошенных.
Причалив первым у мыса Смелый,
Я часть души выжигаю факелом.
Рыдаю вслух под венком омелы,
Уткнувшись в мягкие перья ангела.
А вслед мне будут кричать проклятия:
Изгой и беженец, изгой и беженец!
И сердце станет пустым и в ссадинах,
Но вновь наполнится страстями свежими.
Как по наитию я сяду в поезд,
А тот стрелой разобьёт пространство,
Оставив крошево ледяное,
И время станет пустой константой.
И все окажется наизнанку:
Душа, улыбка, глаза и руки.
Угла же башни моей Пизанской
Не станет вовсе, и башня рухнет.
И я прибуду в такой же город,
Чтоб там построить приют отшельника
И прятать тело в одну из норок,
А по весне прорасти подснежником.
Куплет 2:
Я теперь там, где аэропорты с прикованным намертво в полосы взглядом.
Я теперь там, где шум колес проносится чуть тихим голосом рядом.
Я — те небеса, что не услышат молитвы мои о грядущих мученьях.
Я столько писал, столько стирал, что работы мои идентичны качелям.
И я теперь настолько устал, что по праву могу называться героем.
Последняя буква в мирском алфавите, я тот, кто опять оказался изгоем.
В жизни я многое переживал, но по факту меня уже жизнь пережила.
Такого врагу бы и не пожелал, она порвала мне пасть, затем нитями сшила.
Самым любимым цветом и запахом был мой с рожденья мокрый асфальт.
Но я поднялся с колен на дороге, где вряд ли кому-то меня будет жаль.
И вновь поменяется цвет рубашки моей, что теперь совершенно багряный.
Кто-то пошел по дороге лживой, а я буду мертвый плеваться в вас правдой.
И вот тот самый день, когда Иллюминати исчезли, масоны поверили Богу.
Да, я тот самый еврей, горечь тех дней на себе испытавший как кому.
Это не свет в конце тоннеля, грузовик очередную звезду унаследует.
Теперь меня можно считать по пальцам. До свидания. Продолжение следует... Verse 1:
How instinctively gray lamplighter
On the horizon, the lighthouse will extinguish,
And ships clouds clear
Vzobёt like Morpheus pillows.
And flying white fluff on the town,
What sophistry torn to shreds.
And if in the hold, where the hidden powder,
Struck a match - to explode area.
And someone in makeup and scarlet cassock
Give persons living color,
Eyes hurt paint the fire,
A mind charms blur.
And the crowd of pale, in fact dead,
Believe in celebration, forget everyday life.
And zaskrebut avenues brooms
As hundreds of cats in his breast pocket.
Forget the taste and the smell of death,
Reveal feelings, believe in miracles.
And it runs through the alleys of the wind,
As for the needles soul undressed.
And it will be like a feast during the plague,
And the doctor will burn asleep.
And if in the ball Crystal City
Shake the hand of a snow-white cold.
And the white ashes all around zastelet:
Hollow, the roof, the heart, cornices.
And on top will dance snowstorm,
And from each themselves understood.
As on a whim I go into space,
I'll go into the city from the vault room.
I temechko snow will hit news:
The route is calculated, and the meaning is not clear.
All for fun, like a shadow and echo.
Heavenly bell rings newly-fallen snow.
In rush hour in the area under a layer of snow
I alone among thousands abandoned.
Berths first at Cape Bold,
I am a part of the soul burns a torch.
I sobbed aloud under the wreath of mistletoe,
Burying angel in soft feathers.
And after I will scream a curse:
Outcast and a refugee, an outcast and a refugee!
And my heart is empty and bruised,
But once again filled with fresh passion.
As I sit down on a whim on a train,
But the boom will break space
Leaving medley ice,
And the time constant is empty.
And all will be inside:
The soul, the smile, the eyes and hands.
Angle is my tower of Pisa
It would not be at all, and the tower will collapse.
And I arrive in the same city,
There to build a hermitage
And hide the body in one of the minks,
A sprout in the spring snowdrops.
Verse 2:
I am now where airports with chained tightly to the eye line.
I am now, where the noise of the wheels carried by a little quiet voice nearby.
I - those heavens that does not hear the prayers of my future agony.
I wrote so much, so much erased that works identical to my seesaw.
And now I was so tired that I can rightfully be called a hero.
The last letter of the alphabet in the mundane, I'm the one who once again proved to be an outcast.
In my life, I experienced a lot, but in fact I have already experienced life.
This enemy would not have wished, she broke my fall, then thread sewn.
The most favorite color and odor was my birthday with wet asphalt.
But I stood up on the road, which is unlikely someone will be sorry for me.
Again, change the color of my shirt, which is now quite crimson.
Someone went on the road lying, and I'll spit in your dead true.
And so the very day when the Illuminati disappeared Masons believed God.
Yes, I was the Jew, the bitterness of those days have experienced a coma.
This is not a light at the end of the tunnel, another star of the truck will inherit.
Now I can count on one hand. Bye. To be continued... Смотрите также: | |
