Sunflower Sutra
I walked on the banks of the tincan banana dock and sat down under the huge shade of a Southern Pacific locomotive to look for the sunset over the box house hills and cry.
Jack Kerouac sat beside me on a busted rusty iron pole, companion, we thought the same thoughts of the soul, bleak and blue and sad-eyed, surrounded by the gnarled steel roots of trees of machinery.
The only water on the river mirrored the red sky, sun sank on top of final Frisco peaks, no fish in that stream, no hermit in those mounts, just ourselves rheumy-eyed and hung-over like old bums on the riverbank, tired and wily.
Look at the Sunflower, he said, there was a dead gray shadow against the sky, big as a man, sitting dry on top of a pile of ancient sawdust--
--I rushed up enchanted--it was my first sunflower, memories of Blake--my visions--Harlem
and Hells of the Eastern rivers, bridges clanking Joes greasy Sandwiches, dead baby carriages, black treadless tires forgotten and unretreaded, the poem of the riverbank, condoms & pots, steel knives, nothing stainless, only the dank muck and the razor-sharp artifacts passing into the past--
and the gray Sunflower poised against the sunset, crackly bleak and dusty with the smut and smog and smoke of olden locomotives in its eye--
corolla of bleary spikes pushed down and broken like a battered crown, seeds fallen out of its face, soon-to-be-toothless mouth of sunny air, sunrays obliterated on its hairy head like a dried wire spiderweb,
leaves stuck out like arms out of the stem, gestures from the sawdust root, broke pieces of plaster fallen out of the black twigs, a dead fly in its ear,
Unholy battered old thing you were, my sunflower O my soul, I loved you then!
The grime was no man's grime but death and human locomotives,
all that dress of dust, that veil of darkened railroad skin, that smog of cheek, that eyelid of black mis'ry, that sooty hand or phallus or protuberance of artificial worse-than-dirt--industrial--modern--all that civilization spotting your crazy golden crown--
and those blear thoughts of death and dusty loveless eyes and ends and withered roots below, in the home-pile of sand and sawdust, rubber dollar bills, skin of machinery, the guts and innards of the weeping coughing car, the empty lonely tincans with their rusty tongues alack, what more could I name, the smoked ashes of some cock cigar, the cunts of wheelbarrows and the milky breasts of cars, wornout asses out of chairs & sphincters of dynamos--all these
entangled in your mummied roots--and you standing before me in the sunset, all your glory in your form!
A perfect beauty of a sunflower! a perfect excellent lovely sunflower existence! a sweet natural eye to the new hip moon, woke up alive and excited grasping in the sunset shadow sunrise golden monthly breeze!
How many flies buzzed round you innocent of your grime, while you cursed the heavens of your railroad and your flower soul?
Poor dead flower? when did you forget you were a flower? when did you look at your skin and decide you were an impotent dirty old locomotive? the ghost of a locomotive? the specter and shade of a once powerful mad American locomotive?
You were never no locomotive, Sunflower, you were a sunflower!
And you Locomotive, you are a locomotive, forget me not!
So I grabbed up the skeleton thick sunflower and stuck it at my side like a scepter,
and deliver my sermon to my soul, and Jack's soul too, and anyone who'll listen,
--We're not our skin of grime, we're not our dread bleak dusty imageless locomotive, we're all golden sunflowers inside, blessed by our own seed & hairy naked accomplishment-bodies growing into mad black formal sunflowers in the sunset, spied on by our eyes under the shadow of the mad locomotive riverbank sunset Frisco hilly tincan evening sitdown vision.
Allen Ginsberg Sunflower Sutra
Я шел по берегу консервная банка бананового док-станции и сел под огромным тени южной части Тихого океана локомотива искать закат над коробки дома холмы и крика.
Джек Керуак сидел рядом со мной на арестованном ржавый железный столб, компаньон, мы думали, что одни и те же мысли о душе, мрачной и синей и печальными глазами, в окружении корявых стали корни деревьев машин.
Только вода на реке отражала красное небо, солнце садилось на вершине финальных пиков Фриско, ни рыбы в этом потоке, не отшельником в этих креплениях, только сами слезящийся глазами и похмелья как старые бомжи на берегу реки, усталым и хитрый.
Посмотрите на подсолнечник, по его словам, была мертвая серая тень на фоне неба, большой, как человек, сидящий сухой на вершине кучи древнего sawdust--
--i Подбежали очарованный - это был мой первый подсолнечник, воспоминания о Блейка - мои видения - Харлем
и Hells восточных рек, мостов лязг Джос жирные сэндвичи, мертвые детские коляски, черный treadless шины забытые и unretreaded, поэму берег реки, презервативы & Amp; кастрюли, стальные ножи, ничего из нержавеющей стали, только промозглый гадость и острые как бритва артефакты, проходящие в past--
а серый Подсолнечное сбалансирован на фоне заката, хрустящий мрачным и пыльным с головней и смога и дыма былых локомотивов в его eye--
венчик мутными шипов толкнул вниз и сломаны как потрепанной корону, семена выпали из ее лица, в ближайшее время, чтобы быть-беззубый рот солнечный воздух, солнечные лучи уничтожили на его волосатую голову как засохший проволока паутиной,
листья торчали, как руки из стебля, жесты из корня древесных опилок, ломали куски штукатурки выпавшие из черных веток, мертвую муху в его ухе,
Нечестивая побоям старый предмет ты, мой подсолнух О душа моя, я любила тебя тогда!
Копоти было копоти ни один человек, но и смерть человека локомотивы,
все, что платье от пыли, что завеса затемненной железной дороги кожи, что смога щеки, что веко черного mis'ry, что закопченной рукой или фаллоса или бугорка искусственного хуже, чем грязь - промышленные - современные - все, что цивилизация пятнистость ненормальной золотой crown--
и те затуманивать мысли о смерти и пыльных LOVELESS глаза и концы и засохшие корни ниже, в доме-куче песка и опилок, резиновые долларовых банкнот, кожи машин, кишки и внутренности плачем кашле машину, пустые одинокие tincans с их ржавые языки Увы, что еще я мог назвать, копченые пепел какой-то петух сигары, в пиздас тачек и Млечный грудь автомобилей, wornout ослов из стульев & Amp; сфинктеров динамо - все эти
запутаться в ваших mummied корней - и вы стоите передо мной в закат, всю свою славу в вашей форме!
Идеальная красота подсолнечника! идеальный превосходный прекрасный подсолнечника существование! сладкий естественный глаз к новому тазобедренном луны, проснулся живой и возбужден захватывая в закат тени восхода солнца золотой ежемесячный ветер!
Сколько мух жужжали вокруг вас невиновным вашей грязи, в то время как вы прокляты небеса вашей железной дороги и вашей цветочной души?
Бедный мертвый цветок? когда ты забыл ты цветок? когда вы посмотрите на вашу кожу и решить, что ты импотент грязный старый паровоз? призрак локомотива? призрак и тень некогда мощного безумного американского локомотива?
Вы никогда не были не локомотивом, подсолнечника, вы были подсолнечника!
И вы Дизелевоз, вы локомотивом, не забывай меня!
Так что я схватил скелет толстый подсолнечник и воткнул его в мою сторону, как скипетр,
и доставить мою проповедь в моей душе, и душа Джека тоже, и любой, кто будет слушать,
--We're Не наша кожа грязи, мы не наш страх перед мрачной пыльной imageless локомотив, мы все золотые подсолнухи внутри, благословенный нашим собственным семенем & Amp; волосатые голые благоустройство кузовов растут в безумных черных формальных подсолнечника на закате, шпионили на наших глазах под тенью бешеного локомотивного берегоукрепительных захода солнца Фриско холмистой консервная банка вечером sitdown зрения.
Аллен Гинзберг | |
