Сыро на улице пустынной, вокруг шумят деревья пьяно.
Мама, лишь ты обнимешь сына, снова я к тебе иду.
Пусто в душе моей кабацкой, глаза все ночи проглядели.
Мама, давно устал я драться, да, кто-то кличет мне беду.
Но лодка моя отчалила, и мост надо мной качается.
Ох, не знавал печали я, какова она печаль?
А знал я тоску смертельную, лютую, подрастрельную.
Знал, как года свистели мне в спину пулей палача.
Тени друзей своих встречаю, иных уж нет, а те далече.
Был я до дурости отчаян, да кому сказать о том?
Где ж ты, братва моя лихая? Будь проклят этот теплый вечер.
Слезы с небритых с щек стекают позабытым мной дождем.
Но лодка моя отчалила, и мост надо мной качается.
Ох, не знавал печали я, какова она печаль?
А знал я тоску смертельную, лютую, подрастрельную.
Знал, как года свистели мне в спину пулей палача.
Damp on the street deserted, trees rustle around drunkenly.
Mom, you just hug her son again, I come to thee.
Empty tavern in my soul, my eyes all night overlooked.
Mom, I'm tired of fighting for a long time, yes, someone is calling me trouble.
But my boat sailed away, and the bridge over me swinging.
Oh, I never knew sorrow, what it is sad?
And I knew the mortal anguish, a fierce, podrastrelnuyu.
Known as the year whistled me in the back by a bullet executioner.
Shadow of his friends meet, other are not, and those far away.
I was desperate to stupidity, but who said that?
Where are you, my dashing lads? Damn that warm evening.
With tears running down his cheeks unshaven with forgotten me rain.
But my boat sailed away, and the bridge over me swinging.
Oh, I never knew sorrow, what it is sad?
And I knew the mortal anguish, a fierce, podrastrelnuyu.
Known as the year whistled me in the back by a bullet executioner.
