Мы живем в параллельном мире, где я просыпаюсь от того, что Ганнибал целует мою шею. Первые несколько секунд я мучительно медленно пытаюсь понять, где нахожусь, а потом, увидев керамическую белую чашку, поставленную перед сном на прикроватной тумбочке, чтобы мне не нужно было спускаться на кухню среди ночи, я вспоминаю. Я вспоминаю, что вот уже три недели как я, будто бы случайно, остаюсь на ночь в его доме. Такси, о котором я вспомнил за десять минут до полуночи, опаздывает, и Ганнибал сообщает тем же тихим голосом, каким недавно отменял мой вызов машины, что он не может отпустить меня домой в такую темноту. Следуя какой-то роковой схеме сессии, во время которых мы обсуждаем музыку и искусство (Ганнибал говорит – я слушаю), заканчиваются на час или два позже, когда воздух гудит от разговоров, и я тереблю воротник рубашки.
Или – другой вариант развития событий – мы просто по-идиотски молчим, глядя друг на друга, пока я не пересаживаюсь на подлокотник его кресла, и доктор Лектер не обхватывает меня рукой за талию. И это почему-то слишком правильно. И почему-то именно тогда я и успокаиваюсь, чувствуя его ровное горячее дыхание около своих ребер.
Меня ужасает его отношение ко мне: он всегда предупредителен, вежлив, тактичен и ласков. Он узнает мой любимый сорт чая, достает из шкафа для меня одеяло, он уступает мне собственную подушку, а потом, в одну из ночей, когда я просыпаюсь от собственного крика и шарю в темноте гостиной, стараясь найти выключатель, он устало массирует свою шею, стоя на лестнице, и бросает: «Поднимайся».
Ганнибал укладывается за моей спиной, и, в то время как я с осторожностью ворочаюсь на бязевых простынях, прихватывает меня за волосы на затылке.
- Спи, - говорит он и дотрагивается губами до плеча. Мой голос больше похож на сдавленную истерику:
- Я соскальзываю с простыней, - о, конечно, Ганнибал знает, что это всего лишь повод, очень жалкая и достойная сочувствия попытка заснуть рядом с ним, и, тем не менее, он перехватывает меня рукой через живот и прижимает к себе.
- Я держу тебя, - у него хриплый сонный голос, и в ту ночь впервые за долгое время мне не снится ничего.
Ганнибал охраняет мой сон, Ганнибал защищает меня.
В тот вечер и все последующие вечера перед сном он водит ладонью по моим волосам, пропускает между пальцев прядь и дотрагивается подушечками до затылка. Это носит характер самоубийственной нежности: его легкие прикосновение к моей коже, которые расплываются пятнами тепла. Впервые в жизни я чувствую себя свободным от кошмаров и тягучей боли, которая липкой пленкой покрывала меня на протяжении последних лет. Я чувствую себя в безопасности.
В окно ветер бросает пригоршни снега и с пронзительным скрипом сгибает стволы деревьев – Ганнибал лишь крепче обнимает меня и укутывает одеялом.
Пока я не сплю и вглядываюсь в темный угол комнаты, я перебираю ощущения, спрятанные внутри себя: страх, боль, обида, тоска, одиночества и, совсем неожиданно, удивительное чувство спасения. В ту зиму я был спасенным, я был спасенным от самого себя. В ту зиму Ганнибал забрал меня из ада, который другие люди называли моей жизнью, однако вопрос, почему он это сделал, и на сегодняшний день остается открытым. Ганнибал не был добр, не был отзывчив, он не питал особенного пристрастия к гуманизму или концепции помощи ближнему – Ганнибал преследовал собственные интересы, но в тот момент я старался не думать об этом.
Когда тебя спасают, ты забываешь критически отнестись к тому, что с тобой происходит. Какая разница, что от спасителя разит пятицентовыми сигаретами; какая разница, что у него заплывшие глаза и аллергия по всей шее; какая разница, если он появился и боль прошла. Очень многое можно простить человеку, который делает посильным бремя твоей жизни. We live in a parallel world, where I wake up from what Hannibal kisses my neck. The first few seconds I was painfully slow trying to figure out where I was, and then, when he saw a white ceramic dish set before going to sleep at the bedside, that I did not have to go down to the kitchen at night, I think. I remember that for the past three weeks as I am, if by chance, to stay the night at his house. Taxis, which I remembered ten minutes before midnight, late, and Hannibal tells the same low voice, how recently canceled my call to the machine, he can not let me go home in such darkness. Following some fatal scheme session, during which we discuss the music and art (Hannibal says - I'm listening), end in an hour or two later, when the air is abuzz with talk and I Tereblya shirt collar.
Or - another scenario - we're just an idiot silent, looking at each other, until I transplanted to the arm of his chair, and Dr. Lecter does not cover my arm around her waist. And for some reason this too well. And for some reason, when I calmed down, feeling his smooth hot breath around his ribs.
I was appalled his attitude towards me: he is always attentive, polite, considerate and kind. He knows my favorite brand of tea, pulls out of the closet for me a blanket, he gives me his own pillow, and then, one night, when I wake up screaming and rummage in the dark living room, trying to find the light switch, it wearily massaging his neck, standing on a ladder and throws: "Get up."
Hannibal is placed behind me, and, while I toss and turn with caution on Coarse sheets, prihvatyvaet me by the hair on the nape.
- Go to sleep - he says and touches his lips to his shoulder. My voice is more like a strangled hysteria:
- I slide off the bed sheets - oh, of course, Hannibal knows that this is just an excuse, it is very pathetic and decent sympathy attempt to fall asleep next to him, and, nevertheless, he catches me with his hand over his stomach and cuddle.
- I got you, - he husky sleepy voice, and that night for the first time in a long time I did not dream anything.
Hannibal guarding my sleep, Hannibal protects me.
That night and all the next night before bed he drives his hand through my hair, strand passes between the fingers and touching the pads to the back of the head. It is in the nature of self-destructive tenderness, his light touch on my skin, which spread out the heat spots. For the first time in my life I feel free from nightmares and pain viscous, sticky film that covered me over the past years. I feel safe.
Through the window the wind throws a handful of snow and with a shrill squeak bends tree trunks - Hannibal just hugs me tightly and wraps a blanket.
As long as I do not sleep, and peer into a dark corner of the room, I sort out feelings hidden inside: fear, pain, hurt, sadness, loneliness and, quite unexpectedly, a wonderful sense of salvation. That winter I was saved, I was saved from himself. In the winter, Hannibal took me from hell, which other people called my life, but the question of why he did it, and is still open today. Hannibal was not good, was not responsive, he harbored no special predilection for humanism or assistance concept of neighbor - Hannibal pursued their own interests, but at the time I tried not to think about it.
When you save, you forget a critical attitude to what is happening to you. What is the difference that the savior of nickels reeks of cigarettes; what's the difference, that he had puffy eyes and allergies across the neck; what's the difference if he appeared and the pain is gone. Much can be forgiven a man who makes feasible the burden of your life. Смотрите также: | |
