Маршак живет у них за шкафом
из красной ждановской фанеры.
Пока задиристым пиф-пафом
его пугают пионеры,
скребет фанеру мышь Шеннона,
мелькают цифры, голограммы.
Он на дисплей выводит клона
олдскульной векторной программы.
И видит в ней себя маньяком
с холодным сердцем на ладони.
Он станет ртутью и мышьяком
и смертоносным, как полоний
решил он стать, забив на жалость,
кибернетическим исчадьем,
чтоб жизнь семейству не казалась
в СССР еврейским счастьем.
Он жмет на play, и, всплыв из бездны
глубоководным батискафом,
в обличье, каждому известном,
он выплывает из-за шкафа.
Подумать только – всплыть из бездны –
из тайных недров океана!
И, сев за стол, хозяйской «Экстры»
он наливает полстакана.
Пусть газ незрим, а дух неведом,
но кровь обласкана этилом.
Хозяйка занята обедом,
хозяин – свежим «Крокодилом».
Поверх очков на них глядит он,
как на лохов провинциальных.
Заходят двое троглодитов
в прыщах стыдобных гормональных,
одной рукою машинально
шары воздушные сжимая,
другой – в кармане нелегально
шары вспотевшие катая.
Таков порочно-инфантильный
его читатель перманентный.
Хоть с виду, может, и дебильный,
зато внутри интеллигентный.
Обоих скоро обнаружат
в остывшем облаке посмертном:
один растекся ртутной лужей,
другой осел мышиным пеплом.
И яда полные карманы,
и марш играет зомбоящик.
Во все свиные барабаны
дубасит юный барабанщик.
И пахнет в воздухе войною
рябой, безногой, желтолицей.
А кто там в небе над страною
победно реет гордой птицей?
Маршак над городом кружится
остервенелым мессершмидтом.
Горит и плавится столица,
блюя свинцом и динамитом.
Неистребимый, как Покрышкин,
он стал подобен грозным асам.
А мог царапать серой мышкой
Стихи детишкам пучеглазым.
И книжки старого еврея
сейчас читал бы каждый хипстер.
Но всюду смерть, война, Корея.
Какой тут к бесам «Мистер-твистер»?
Такие были ЭВээМы.
Таки нравы и стограммы.
Не то, что ваши Эминемы.
Не то, что ваши Футурамы. Marshak lives in their closet
from red Zhdanovskaya plywood.
Bye by cocky bang
the pioneers scare him
scratches the plywood of Shannon’s mouse,
numbers flash, holograms.
It displays a clone on the display
old-school vector program.
And sees herself as a maniac in her
with a cold heart in the palm of his hand.
It will become mercury and arsenic.
and deadly like polonium
he decided to become, scoring on pity,
cybernetic fiend
so that life does not seem to the family
in the USSR, Jewish happiness.
He presses on play, and, emerging from the abyss
deep bathyscaphe,
in the guise known to everyone
he floats out from behind the closet.
Just think - to emerge from the abyss -
from the secret depths of the ocean!
And, sitting down at the table, the master "Extras"
he pours half a glass.
Let the gas be invisible, but the spirit unknown
but the blood is caressed by ethyl.
The hostess is busy with lunch
the owner is a fresh Crocodile.
Over the glasses he looks at them,
like a sucker provincial.
Two troglodytes come in
in acne shameful hormonal,
one hand mechanically
squeezing balloons,
another - in your pocket illegally
balls sweating rolling.
This is viciously infantile
his reader is permanent.
Though seemingly moronic,
but inside is intelligent.
Both will soon be discovered.
in the cooled cloud posthumous:
one spread like a mercury puddle
another donkey with mouse ashes.
And poisons full of pockets
and the march is played by a zombie creator.
In all the pork drums
the young drummer tricks.
And smells of war in the air
pockmarked, legless, yellow-faced.
And who is there in the sky above the country
triumphantly flies proud bird?
Marshak circling the city
frenzied messerschmidt.
The capital burns and melts,
vomiting lead and dynamite.
Indestructible, like Pokryshkin,
he became like a formidable aces.
And he could scratch with a gray mouse
Poetry to kids
And the books of the old Jew
Now every hipster would read.
But everywhere death, war, Korea.
What kind of demon is Mr. Twister?
These were EVEeMy.
Such customs and grammages.
Not that your Eminem.
Not that your Futurama. | |
